Русский клуб в Шанхае

Помню, в то нестерпимо жаркое лето довелось мне работать на одну крупную компанию в Ханое.

Раннее утро, обжигающий кофе и первый шаг из благодатного кондиционерного мира моей комнаты в ревущий сотнями тысяч мотоциклов город. Влажная атмосфера обнимает теплой, мокрой простыней, даже ветер обдувающий тело не приносит облегчения, а лишь усиливает ощущение сауны.

Снова жизнь, прохлада и шелест клавиш десятка компьютеров; прозрачные стены моего офиса-аквариума, бесконечные контракты-переводы-документы, и только вечером кружка пива под зажаренные куриные крылышки и неспешный разговор; читать, писать письма друзьям, да и вообще просто думать не хотелось совершенно. Интернет напрягал дурными новостями из России, телевизор журчал многоголосием певучих южноазиатских языков — в этом жарком душном мире я все больше и больше погружался в себя.

Рано встающий и рано засыпающий Ханой — причудливо сгрудившийся текст из древних иероглифов, написанных временем на земле, отвоеванной у медлительного могучего красно-бурого Меконга. Улицы его сплелись в нескончаемую нить, и почти невозможно отправившись по одной из них вернуться обратно туда, откуда начал свой путь.

По ночам стайки подростков устраивают гонки по лабиринту улиц, летят наперегонки по дорогам, отвернув у мотоциклов тормоза. Иногда вслед за ними летят полицейские — тоже на мотоциклах, но с тормозами и большими дубинками. На все это безобразие дидактическим взором смотрит каменный Владимир Ильич Ленин из центрального парка неподалеку от мавзолея где лежит его коллега Хо Ши Мин.

Может быть от липкой этой жары, а может от переутомления ночами ко мне стали являться странные видения. Свет. Яркий свет в комнате, все залито им, и я , открыв глаза, лежу и вижу как из-за занавески, топая босыми ножками, выходит маленькая, замусоленная девочка-вьетнамка лет десяти и останавливается у самой моей кровати. Я рывком поднимаюсь и сажусь на кровати, подобрав под себя ноги. Рот будто закатан глиной, и я молчу и смотрю, и девочка смотрит и молчит. Совсем не страшно, только я все никак не могу проснуться. А девочка глядит на меня грустными глазами и медленно тает в бликах лунного света на серебристой занавеске…

Странный сон. Он вроде бы и совсем не кошмар, нет в нем подкашивающего ватного ужаса, вот только просыпаешься от него другим, и весь мир, и белые занавески уже никогда не могут быть теми, какими были еще вчера. Видение повторяется и вот уже мир мой до краев заполнен этой ночью, и игрой лунного света в занавесках, и прозрачным взглядом девочки, что живет в моих снах.

Дядя Вова уже давно живет в этом мире, поэтому услышав мою историю, он не удивляется нисколько. Достает из необъятных карманов мобильник и подробно пересказывает мою историю своей жене — тете Чи. И на следующий вечер отель Пан Хорайзон встречает весьма необычного гостя — увешанный тяжелыми бусами, закутанный в бурую материю, по коврам топает буддийский монах прямиком в мой номер. Посмотреть какие обряды совершал он в моей комнате мне не дали, — не пустил дядя Вова, но в ту же ночь я спал мертвым сном и наутро проснулся с абсолютно чистым рассудком. Даже жара, показалось, стала меньше давить.

Прошел месяц. Улицы заполнил экзотический аромат цветущих вдоль дорог больших деревьев, по ночам ветер гулял над озерами и навевал прохладу. Я купил тяжелую «Хонду» и ночами носился наперегонки с дядей Вовой по дороге вокруг нового стадиона. Странная история с моими снами стала забываться, никто из моих знакомых не упоминал о ней, и я, признаться, был им за это благодарен.

Однажды вечером, у самого входа в «Пан Хорайзон» меня окликнул кто-то. Я оглянулся и отпрянул, с трудом узнавая окликавшего — напротив меня стоял тот самый монах, но в каком он был виде! Желтое лицо и ввалившиеся глаза выдавали тяжелую болезнь еще не до конца оставившую с трудом выздоравливающего человека. Высохший и весь какой-то жуткий смотрел он словно сквозь меня и медленно, с трудом выговаривал слова, смысл которых для меня был едва уловим.

— Мне нужно в твою комнату.

Что-то подсказало мне, что этому человеку нынче не до расспросов, и под удивленными взглядами портье мы прошли в номер. На этот раз я был в комнате и наблюдал за странными действиями монаха. Тот раскладывал по углам какие-то камни, жег благовония, кланялся и протяжно пел что-то. Потом достал небольшой деревянный алтарь с изображениями каких-то суровых китайского вида духов, поставил его на возвышение, возложил фрукты и зажег еще одну ароматную свечу. Затем повернулся ко мне. В руках у него был крошечный ярко расшитый мешочек на красной нитке. Он повесил мне его на шею, и вымученная улыбка скользнула у него на лице. Что-то сказал на незнакомом мне диалекте и пропал.

На следующий вечер ко мне без объявления явился дядя Вова. Сел, улыбаясь не только лицом и глазами, но как-то всей головой, разлил по стаканам «Мартель» и начал рассказ.

По древним, еще добуддийским верованиям вьетнамцев, у каждого места, где живут люди, есть дух-покровитель — Хозяин земли. Чтобы быть ближе к хозяину, каждый стремится жить на самой земле, из-за этого высотные дома долго были непопулярной в стране идеей. На месте отеля, где я жил теперь, когда-то было болото. Еще при французах здесь случилась беда, — за подрывную деятельность был расстрелян активист вьетнамского антифранцузского подполья. В разразившемся вскоре после этого голоде вслед за ним ушли его жена и малолетняя дочь. Некому было хоронить их, и некому было совершить обряды и воскурить благовония. Души их, долго ходили бесприютными по земле, покуда не набрели на место где упокоился когда-то их отец и муж. Хозяин земли выбрал меня наверное потому, что в незнакомой обстановке нервы мои были обострены до предела, я стал антенной, через которую единственно мог прорваться в наш мир потусторонний призыв о помощи, но вначале все вышло не так. Монах, не поняв, а может быть, не пожелав вникать в происходящее, в первый раз вместо обряда упокоения совершил обряд изгнания заблудшего духа из дома. В ярости Хозяин земли чуть было не убил его, наслав жестокую болезнь. В посту и молитвах монаху снизошло просветление и как только он смог встать с постели, то сразу же поспешил ко мне — исправлять ошибку.

Вот так-то, — вздохнул дядя Вова. Следующую мы пили не чокаясь, за несчастную эту семью, так долго искавшую покой.

Жара отпустила, наступил январь и еще до праздника Тэт я улетел в холодную белоснежную Россию. Перед тем, как покинуть мою комнату, я положил на алтарь свежих яблок, поставил новую свечу и оставил денег администратору с наказом алтарь сохранить. На счастье. И чтобы не сердить Хозяина Вьетнамской Земли.