This article also available in English!
Говорят, что синонимом слова «джаз» в русском языке вполне может стать вписанное золотыми буквами в историю русской и мировой музыки имя Лундстрема. Но не все слышали, что оркестр, бессменным руководителем которого он является вот уже 67 лет, свою популярность получил именно в Шанхае. Поэтому, обращаясь к истории русской диаспоры 30-40 годов двадцатого века неизменно, наряду с Вертинским, мы вспоминаем Лундстрема.
Это было так давно, что казалось о событиях тех лет можно лишь прочитать в книгах, услышать отголоски той жизни лишь в рассказах потомков русских «шанхайцев». Те времена с каждым оборотом нашей планеты покрываются туманом и постепенно превращаются в легенду. В легенды превращаются люди, их судьбы, да и сам Шанхай тех лет уже становится все труднее соотносить с сегодняшними небоскребами, автомобильными развязками, мостами, скоростями. Тем неожиданнее и радостнее, оказавшись в жаркий августовский день в гостиничном номере шанхайского «Peace Hotel» в котором останавливались Шаляпин, Чаплин и многие другие знаменитости, а теперь обретшем еще одного именитого постояльца, иметь возможность в буквальном смысле этого слова прикоснуться к легенде. Трудно поверить, что башмаки Лундстрема, стоящие у входа, ступали сегодня по Вайтану, а самого его обвевал ветерок с реки Хуанпу. С этого и началась наша беседа:
Олег Леонидович, очень радостно вас видеть в Шанхае. Думаю, что этот город значит для вас немало?
Конечно. Я думаю, что наверняка многие из тех, кто с тех пор живет здесь меня помнят. В свое время мы тут нашумели! Я сам иногда удивляюсь. Мы ведь приехали сюда в 1936 году любительским оркестром, мальчишками, но жуткими энтузиастами музыкальными. А уже перед войной, через 4 года мы были лучшим биг-бэндом в Шанхае.
Жил я на улице Route de Grouchy 10, ныне улица Янцин 4. Этот дом в нынешний приезд никак не могли найти, пока я туда сам не поехал. Там китаянка вышла, которая меня вспомнила. Причем у нее даже слезы потекли. Она сказала мне по-китайски, что тогда была «сяо-сяо куня». Маленькая девочка была и все время слышала музыку. И показала на четвертый этаж, откуда она лилась. А в прошлый раз мы приезжали 10 лет назад. Видели примерно ее возраста старичка. В те годы он парнишкой был. Он мне рассказал то, что я забыл. Вы, говорит, квартиру снимали у портного. А ведь действительно.
Я вижу, у Вас на столе много старых фотографий.
Да, вот эта фотография в «Парамаунт боллрум» снята.
«Парамаунт» это где же сейчас?
«Парамаунт» это угол Yoyang Road и Hangchow Road. Самый фешенебельный «боллрум» был. На нем и до сих пор надпись сохранилась. С «Парамаунтом» у меня был такой случай. По утрам я обязательно читал и русскую, и английскую прессу. По-английски я тогда говорил гораздо лучше, чем сейчас. И вот читаю «Норд Чайна Дэйли Ньюз». Смотрю, написано: «Парамаунт боллрум». Приходите, приходите! У нас играет только что приехавший из Москвы биг-бэнд Олега Лундстрема». Что такое? Беру газету, стучусь к управляющему. Показываю. «Мы совсем не из Москвы, мы из Харбина приехали». Он совершенно спокойно мне говорит: «Насколько я знаю, вы гражданин Советского Союза?» — «Да». — «А дальше это наше рекламное дело». И все. Пришлось примириться. Контракт подписан. Это условие не оговорено. Если бы я предвидел и включил этот пункт, они бы так и не сделали, так как условий контракта всегда придерживались твердо.
А вот еще история. Было это во время войны. На располагавшейся по ту сторону «Рэйс-корта» avenue Foch (ныне ул. Янань-чжун-лу — М. Д.), ее сейчас снесли и перестроили, находились знаменитые «боллрумы»: «Казанова», «Гринспото» и многие другие. Тогда мы играли в «Гринспото». То было время бешеной инфляции. Подписали контракт, а через месяц деньги превращались в гроши. А я тогда был не только худрук, но и менеджер оркестра. Пошел к хозяину. Стучу. Сидит такой бледнолицый китаец. Вежливо спрашивает меня: «What do you want?» («Что вы хотите» — М. Д.). Я говорю: «Мистер Ли, сейчас жуткая инфляция. Мы с вами подписали контракт, но музыканты попросили меня, чтобы я поговорил о прибавке к жалованию или о начислении нам какого-то процента за инфляцию». Он не торопясь вытаскивает браунинг, заряжает, кладет его на стол, не отпуская при этом руки: «Скажите вашим музыкантам, что я не советую им просить прибавку». Ну ладно, контракт надо заканчивать, а нам еще месяца два оставалось. Прошло дней пять или шесть. Вечерами мы 45 минут играли, а 15 минут пускали танго-банд или гавайскую гитару, чтобы дать отдохнуть духовикам. Только сели играть, вдруг раздается мощный взрыв, и мы сами не заметили, как через несколько секунд оказались на улице. Дым рассеялся, заходим. От этого «боллрума» одни руины. Кроме сцены ничего не осталось. Хорошо, все выскочили с инструментами. Оказалось, две мафиозные группировки друг с другом не договорились. Так этот «боллрум» перестал существовать.
Кстати, в 30-е годы в Шанхае был такой знаменитый центр развлечений «Большой мир». Я слышал, что его построил гангстер.
Театр «Да шикэ»? Это интереснейший театр. Я бывал в нем. Раньше там выступали только мужчины, в том числе и знаменитый Мей Ланфань. И все женские роли пели мужчины. Только потом туда стали принимать и женщин. По моему, жена Мао Цзэдуна Ван Пин оттуда. Она уже, кажется, выступала в модерновой труппе этого театра.
Здесь еще снимок. Он сделан в Циндао. А вот в «Мажестике» нет фотографии. «Мажестик» был самый демократический и популярный большой «боллрум». Причем мы в нем отработали 2,5 года. Это беспрецедентно. Там каждые полгода всегда меняли оркестр, просто для разнообразия. А мы так заражали публику, что хозяин, заметив, что на нас бегут, охотно продлевал нам контракты.
«Мажестик» находился в одном комплексе с Гранд-театром и кинотеатром первого экрана. «Боллрум» на втором этаже, а дальше Гранд-театр. Было только три сеанса в 12 дня, 5 часов и в 8 вечера. Не так как в других кинотеатрах, где сеансы шли с интервалом в 2,5 часа. Можно было взять на вечерний сеанс билет и идти в «Мажестик» танцевать. Танцевали сколько хотели, а затем внутренним ходом прямо из «Мажестика» попадали в кинотеатр. Всегда в начале сеанса показывали так называемые «шортс» — короткие фильмы, в том числе и музыкальные. Так мы и Дюка Эллингтона узнали и еще многих других. А опоздавших посетителей разводили наши русские девчонки с красными фонариками.
А почему русские именно?
Русская рабочая сила была дешевле, чем другая иностранная. Шанхай — город-колония. Англичане были хозяева, поэтому своих женщин на такую работу брать не хотели. А русские — и не туземцы, но в то же время их работа стоила недорого. Было одно тут диск-кафе. Так там все подавальщицы были русские девочки. Хозяин выбирал хорошеньких. Они улыбались всегда, приветливо разговаривали с клиентами. Многие из тех, кто приезжал в Шанхай, думали, что все эти девочки легкого поведения. Ничего подобного. Никто на них не давил.
И европейцы, и англичане на китайцев смотрели как на дешевую рабочую силу. Русские же в этом конгломерате уже были полудешевая рабочая сила. Такие же специалисты, но с английскими и американскими паспортами считались дорогой рабочей силой. Поэтому многие с охотой брали на работу хороших русских специалистов, приехавших в Шанхай из Харбина. Им платить нужно было меньше, чем англичанам, а работали они не хуже, а даже лучше.
Сейчас в вашем оркестре играют совершенно новые люди? Или кто-то все же остался?
У меня в оркестре осталось три основателя еще. Среди них мой друг детства Гравис. Бывший латыш. Затем советский гражданин. После распада СССР остался российским гражданином. Латвийский паспорт не брал. Это невероятно преданный своим идеям, семье человек. С ним я бы в любую разведку пошел. Его отец был социал-демократ. Боролся с царской властью. Он бежал из царской России в Манчжурию на КВЖД и там стал лучшим в городе закройщиком. А сына он отдал учиться в советскую школу, и мы с ним сели на одну парту в первом классе. Это было в Харбине. Просидели на первой парте. Потом пересели на последнюю. Затем вместе пошли в коммерческое училище. Скорее это было не училище, а средняя школа. Вскоре там открыли музыкальные классы: скрипка, виолончель, фортепьяно. Совершенно бесплатные. Мы с ним пошли учиться играть на скрипке. Мой брат пошел брать уроки игры на фортепьяно. Учиться музыке начали не специально. Профессионалов-музыкантов у нас в роду не было. Я первый. Вернее мы с братом. И выбрали эту карьеру, можно сказать случайно. Не по моей идее создался оркестр. Хотели поиграть, пока мы студенты, танцы, а потом заняться делом. У меня на курсе был дипломный проект — железнодорожный мост через конкретную реку. Я за него пятерку получил. Но не знаю, построили его или нет, поскольку пришли японцы. А мы драпака дали в Шанхай.
Почему же вы поехали в Шанхай, а не вернулись Советский Союз еще тогда?
Да потому что мы в Шанхай ринулись еще в 1935 году. Тогда дорога была КВЖД, но нам не нравилось Манчжоу-го. В Манчжоу-го японцы нас побаивались и не трогали, но конечно были еще с русско-японской войны настроены против нас. Они говорили, что вот с китайцами разберутся, а потом и за нас возьмутся. Поэтому мы всегда бежали от японцев. Но вот в 1937 году мы решили отсюда драпать вообще домой. И вот тогда судьба свела меня с генеральным консулом Ерофеевым. На нашу просьбу о возвращении на родину он мне сказал: «Понимаете, сейчас там каких-то троцкистов поймали, выдача виз временно прекращена». Практически он нас оставил. До войны. Хороши были бы мы если бы в тот год вернулись.
Какими были отношения между советскими гражданами и белоэмигрантами, которые бежали в Шанхай с Дальнего Востока?
Эмиграция, с моей точки зрения, самоупразднилась в день начала Великой Отечественной войны, когда на нас напали немцы. Я считаю, что именно в этот день эмиграция, как явление, кончилась. Все толпой ринулись в консульство наше. Там была такая очередь! Даже на мосту стояли. Какая тут музыка. Джаз. Надо воевать! Мы в первый день подали заявление всем оркестром, и еще человек 30 молодежи к нам присоединилось. И получился такой документ, как древний папирус. Написали: просим нас отправить добровольцами на фронт. И подписи. А меня делегатом отправили в это самое консульство. Оказался опять Ерофеев. Хотя за этот промежуток консула три или четыре сменилось. В то время консулы менялись каждые год — полтора. В другое место назначают, новые приезжают. Ерофеев меня увидел и говорит: «Какие проблемы?» — «Да проблемы те же, только немец под Смоленском, а мы тут за границей прохлаждаемся. Просим всех нас немедленно отправить на фронт!» — «Ну, молодцы, патриоты!.. Передайте вашим музыкантам: «Генеральный консул сказал: «Вы здесь нужнее!». Сейчас я думаю — это судьба. Я сторонником Вернадского стал. Может быть, так предписано было.
Почему он так поступил? Может, испытывая симпатию, не хотел рисковать вашими жизнями?
Я от одного знакомого узнал. Ерофеев сам говорил ему: «Таким бешеным успехом пользуется оркестр, наш, советский, и вдруг его на убой. Эти ребята много пользы здесь принесут». Это замечательный человек просто.
Ерофеев лет на 10 или на 12 старше меня. А умер совсем недавно, в Москве, в возрасте 90 лет. Пенсионером. Причем у него детей не было. В общем, все родственники умерли. Вот бывает, доживает человек до такого возраста, когда вся родня умирает и он остается один. Казалось бы, нужно радоваться, что Бог дал жизнь до 90 лет, но когда вы всех потеряли… иногда даже думаешь, хорошо, что у меня целый оркестр детей.
Вчера, когда я встречался с нынешним российским генеральным консулом В. А. Конновым, я сказал ему, что третий раз вступаю на этот порог с волнением. Причем, именно с самым хорошим волнением. С этим консульством у меня много связано. Мне даже кажется, что это было в другой жизни. 55 лет прошло, а здание консульства то же. На том же месте стоит.
Я знаю, что живя в Китае, вы все время стремились на родину. Что вас влекло назад? Чем была для вас, человека, знавшего о нашей стране больше по рассказам, Россия?
Этот вопрос мне все задают. И еще удивляются почему я вернулся, когда мой отец, уехавший в 1935 году, был репрессирован. Причем за то, что раз он жил в Манчжурии, то просто обязан был оказаться японским шпионом. За редким исключением, всех вернувшихся пересажали. Они при всей нашей нищете много рассказывали о том, как им жилось в Харбине. Многие считали, что социализм настоящий был в Харбине. А наш — только на бумаге, а на самом деле диктатура, да еще какая. Но наша семья уехала в 1921 году совершенно легально по советскому паспорту из республики ДВР. У нас на Родине почти никто не знает, что такая республика существовала.
Почему же? В Чите была столица ДВР…
Вот, вы знаете. Во время гражданской войны была образована республика ДВР, советская, которая управлялась из Москвы. Но единственная разница была в том, что в ДВР были и большевики, и меньшевики и эсеры и кадеты — все партии. Я только лет десять назад, будучи с гастролями в Чите, узнал, что мой отец был членом Думы и отвечал за всю культуру республики. Я сам это узнал только недавно.
Я знаком с академиком В. В. Сониным — он автор многочисленных монографий по истории ДВР.
Если вы копнете, то можете найти знакомую вам фамилию — Леонид Францевич Лундстрем. Это — мой отец.
А вернуться наша семья хотела всегда. Еще не продали дорогу в 1935 году, мы бежали от японцев. Как бежать в никуда? Нельзя, верно? Поехали вначале трое. Я, мой коллега дирижер и ныне живущий тромбонист Миненков. Поехали в Циндао сначала, а потом в Шанхай на разведку. Почему мы в Шанхай поехали? Потому что мы списались с моим дядькой, чтобы у него остановиться. Гостиницы всегда дорого стоят. А эта («Peace Hotel» — М. Д.) — вообще самая дорогая была. Она тогда Cathey называлась. Когда мы приехали сюда, первое, что мы увидели, что здесь нехватка музыкантов. Второе совпадение — весь мир, как эпидемия, танцевал фокстрот. В том числе и китайцы. Я считал, что в Китае совершенно другая музыкальная культура, а у них уже тогда появились фокстротики. До глубокого вечера танцевали. Такой город! И к тому же далеко от японцев. Подписали контракт. Я говорю своим: «Давайте съездим в Шанхай. Отработаем контракт и уедем». Отец запротивился: «Что мне делать в Шанхае? Я русский патриот. Давайте так, вы поедете работать, а я с матерью вернусь в Россию, устроюсь там». Но мать решила остаться с детьми и сказала ему: «Поезжай. Как устроишься, нас выпишешь». Он уехал, а мы остались. Самая простая бытовая причина. В 1937 году мы подумали: «О, японцы уже тут». И напали на Ерофеева, который не дал нам уехать. А когда началась война — попали опять на Ерофеева. Из-за Ерофеева я архитектором стал, французский изучил, прочитал французскую литературу на французском языке. Меня часто спрашивают: «Вы наверное жалеете, что столько времени попусту на всякие институты потратили?». Ничего подобного. Так, высшую математику я два раза проходил. Один раз по-русски, другой раз по-французски. Возвратившись в СССР и начав уже гастролировать, мы приехали с гастролями в Караганду. А тут как раз вторая группа, бывшие харбинцы, поехала на Целину. Среди них был педагог по политехническому институту. Я его фамилию уже забыл сейчас. Естественно, мы все встретились там. У них была гордость, что харбинский оркестр получил такую известность, а вот он сказал: «Я соболезную. Из вас должен был выйти отличный математик!». Так оказалось, что я запорол себя как математика.
Олег Леонидович, вы были у Шаляпина на концерте? Ведь он приезжал в Шанхай.
На концерте я не был. У нас же работа была без выходных. Это уже потом я стал вице-президентом международного профсоюза музыкантов. Была при нем и русская секция. Здесь очень много русских музыкантов было. Причем не последних. Например, оркестр «Серж Эрмол» — главный наш конкурент. Его возглавлял Сергей Ермолаев. Он уехал в Австралию, мы с ним переписывались до самой его смерти. А барабанщик этого оркестра до сих пор жив. Еще был Никорин. Он играл во французском клубе и во многих «боллрумах», в том числе в «Казанове», что на avenue Foch. На самом деле его звали Николай Никоркин — русский эмигрант.
Вы не слышали про композитора Аксакова? Он жил в те годы в Шанхае.
Да, был такой. Мне кто-то говорил, что он вернулся потом в Советский Союз. С его творчеством я мало знаком, хотя на все симфонические концерты обязательно ходил. Симфонические концерты проводились в театре «Lyceum» с 17 до 19 часов, а мы начинали работу только в восемь вечера.
Здесь была еще одна уникальная русская личность по фамилии Борисов. Он был английским таможенником. Прославился тем, что выписывал пластинки всех фирм мира. Дом его напоминал библиотеку, только все шкафы были забиты пластинками. У него к тому времени была «Виктрола» — это то, что у нас называют патефон, в виде тумбы с резонаторами. По профессору Вернадскому, быть человеком нового века — это вопрос психики. Поэтому Борисов который был британским подданным, но оставался русским — был человеком 21 века еще тогда. Он специально для нас, мальчишек, а мы приходили почти всем оркестром — человек 8-10 к нему, по воскресеньям, устраивал встречи у себя дома и ставил нам музыку, какую мы хотели. Всех модернистов: Шенберга… все впервые у него услышали. Он этим жил. Не оставлял себе много денег. Я ему тогда сказал: «Меня страшно интересует Стравинский». Уже в то время одни считали, я в их числе, у Стравинского самым плодотворным первый период («Петрушка», «Весна священная»). Другие — второй (симфонии). А в третий период он всего одну вещь написал в атональной музыке. Поэтому модернисты говорили, что он не успел раскрыться.
Когда я жил в Шанхае, у меня был знакомый китаец — очень богатый человек, пароходовладелец. У него было несколько сыновей. Один из них, его звали Чарли Линг, у меня брал уроки фортепьяно и джаза. В те годы существовал оркестр, который назывался «Shanghai Amateur Orchestra» — «Шанхайский любительский оркестр». Музыкантами были китайцы и два шведа. Не так давно они через Интернет узнали, что я жив-здоров. А этот самый Чарли Линг нашел меня в России через американское посольство. Мне позвонили из посольства и спрашивают: «Вам ничего не говорит имя Чарльз Линг из Шанхая». Я им: «Очень много говорит. Это — мой ученик». Через некоторое время получаю письмо от Чарльза. Он пишет, что счастлив, что меня разыскал. Благодаря тому, пишет он, чему вы меня научили, я три года работал в «боллрумах», ресторанах. Если бы не вы, я бы с голоду умер. Потом он устроился на пароход и когда они заехали в Гонконг, то просто сбежал и через некоторое время возглавил рекламную фирму в Гонконге. Я посылал ему открытки к праздникам, он мне тоже. Как только Гонконг в 1997 году перешел Китаю, письма от него прекратились. Думаю, раз он сбежал нелегально, видимо, боится, как бы его там за шкирку не взяли. А может быть, махнул в Америку. Некоторое время спустя я получил еще одно письмо: все участники этого оркестра готовы со мной встретиться где-нибудь. Надеюсь, китайцы заинтересуются этим, ведь на весь Шанхай это был единственный китайский большой оркестр. Я был бы рад дать совместный концерт с ними здесь. Причем они почти все живы: двое живут в Шанхае, кто-то в Лондоне, Америке, Австралии. Они все разбежались, но обязательно хотят встретиться.
Шанхай — город-конгломерат, в котором уживались все. С другой стороны, вот здесь, неподалеку, на набережной была табличка у входа в парк: «Вход китайцам и собакам запрещен». Ее повесили англичане. Как русские, которые жили в Шанхае в то время, относились к китайцам?
Все иностранцы считали, что китайцы — это малоцивилизованные, малообразованные, хотя и симпатичные люди. А я был о китайцах совершенно другого мнения. Я вырос в Манчжурии. Когда мне было семь лет, отец купил мне велосипед лучшей немецкой марки «Бренобор». Гравису тоже. И мы на этих велосипедах изъездили всю Манчжурию. Уезжали на 100 километров, на 200. Мы были тогда простые мальчишки, нам все было интересно. Мы ездили везде. Добрее китайцев я людей не видел. Мы приезжали в деревню. Им самим есть нечего, но они вытаскивали все съестное на самодельные плетеные столы из бамбука. Стол ставили, сами садились всей семьей. У меня осталось впечатление, что эта нация добрейшая.
Чем беднее люди живут, тем открытее душа и щедрее.
Да, конечно. И когда в 60-х годах отношения ухудшились и начали говорить, что китайцы против нас, я сразу говорил: «Врут! Политики — да, но народ — я никогда не поверю, что они против русских». Так и оказалось. Стоит вам сказать по-китайски: «Во ай Чжунго, ай чжунгожэнь» («Я люблю Китай и китайцев» — М. Д.), как они готовы кинуться вам на шею, потому что они понимают, что это не просто личная симпатия.
Все побывавшие в Китае наперебой восхищаются тем, что они увидели здесь. Вот, например, Пудун. Деревня была. А сейчас район на весь мир известный. Телебашня. Говорят: «Какие китайцы умные!». Я же, если уточнить, считаю что умные и дураки везде есть и у нас в России, и в Америке, и в Китае. А вот то, что они мудрые — это очень важно. Они прошли сквозь колониальный режим. Всегда европейцы считали, что в Китае дикари живут, а у нас цивилизация. А они сумели сохранить традиции. Вот за что я люблю китайцев и называю их мудрыми. Иногда говорят: «Вот я вас приведу в христианский вид». А я своим друзьям говорю: «Я вас приведу в китайский вид». Мудрость у них осталась. Раз они сумели все это сохранить. После свержения императора все эти четверть века Китай был полуколониальной страной. Была империя. Невероятная роскошь во дворце и нищета кругом. Пятьсот лет, фактически, на Китай не обращали внимания.
Уже здесь в Шанхае в этот приезд мы разочаровали китайцев в ресторане. Мы пошли туда вместе с Наташей (секретарь Олега Леонидовича — М. Д.). Там, когда посетитель заходит, все официантки выстраиваются вместе с хозяйкой ресторана в шеренгу. Я с хозяйкой начал разговаривать по-китайски. Но вот забыл как будет секретарь, поэтому говорю ей: «Чжэши водэ secretary» («Это мой секретарь» — М. Д.) Когда до них дошло они так были разочарованы. Оказывается, в Китае чтут стариков, у которых молодая жена. Китайцы плохо понимают, что такое брак не по любви. В России, если молоденькая выходят замуж за старика, то за деньги или за карьеру. А у них, оказывается, только по любви и если молодая полюбила такого, то значит есть за что.
У Китая мудрость, традиции. Они гораздо более философски и более чистыми глазами смотрят на мир, чем любой европеец.
Вот, например, Соединенные Штаты. Когда я в первый раз попал в Вашингтон, я Америку в штыки встретил. Никогда не поехал бы туда жить. Мы не привыкли, чтобы вся жизнь пересчитывалась на доллары. Когда американцам платишь деньги, у них чуть не руки дрожат. Мы, русские, воспитаны не так. Я своему директору так сказал: «Мне большие деньги не нужны». Деньги нужны только для того, чтобы я себя свободно чувствовал. Чтобы я получал по достоинству, причем даже не по международному, по нашему — российско-советскому. Мне больше ничего не надо. Как таковые деньги, тем более в таком возрасте, меня не интересуют. На Западе все за деньги. Даже в английских детективных романах, все истории завязаны на наследстве. Кто-то кому-то недоплатил. Кто-то имел право и его обманули. А я всегда говорю, слава Богу, что у нас этого нет. Но сейчас открылась другая отрицательная сторона. Мы, восхваляя свой менталитет, совершенно забыли, что мир изменился. Все общество разделилось на две части. Одна часть думает о прошлом и всхлипывает, вспоминая свой менталитет, а другая часть говорит: забудем прошлое, ХХ век ушел, давайте думать о будущем только. И тот и другой подход неправильный. Мы сейчас в кризисе. Я бы продолжил свою мысль, да боюсь…
Почему?
А потому что за эти слова у меня вырезали недавно половину программы. Мы находимся в жутком кризисе, совершенно равном американскому кризису 1929 года. А в чем заключается кризис? Новорусские давно все накупили, что им нужно, но оказалось, что вся торговля, промышленность держатся на рядовых гражданах — среднем классе. А рядовым гражданам руки обрубили. Им нужно кормить детей, а они не могут заработать. Почему я так уверенно говорю? Потому что наш слушатель перестал ходить на наши концерты. Не потому, что они не хотят, а потому что они не могут. Так вот, когда я это произнес, это вычеркнули сразу.<
Кто?
Караулов из «Момента истины».
Караулов очень ангажированный человек, так что я не удивляюсь.
Он ангажированный. Но он задает вопросы. В чем непонимание нашей прессы. Наша пресса считает, что они получили образование журналистов, и этого достаточно для того, чтобы оценивать события. Вот например в Англии, англичанину, когда он становится журналистом, не дадут комментировать ни одно событие. Это должен делать специалист, получивший как минимум три образования: юридическое, политологическое и техническое или гуманитарное. Только тогда он имеет право судить. И это очень правильно. А у нас начинаются крики о наступлении на свободу слова.
Второе, что мне вычеркнули: говоря о традициях, я сказал Караулову, что у нас конечно традиции чтят, ведь в правительстве сидят последователи очень высокого аристократа. Он меня спрашивает: «Какого?» — «Кропоткина. Анархиста». Все это вычеркнули сразу.
Еще меня часто журналисты спрашивают, было ли в Харбине юдофобство? На хулиганском уровне было, на официальном нет. Действовала тогда там Русская фашистская партия. У них был лозунг: бей жидов — спасай Россию. Они ходили по улицам просто побить морду, подраться. На КВЖД в Мадигоу жили эмигранты русские, а на пристани евреи. Там вообще все хозяева магазинов и лавочек были евреи. И когда с этим лозунгом выходили иногда оказывалось, что жидов было больше и тогда избивали фашистов. Но у нас почему-то любят, я имею в виду нашу прессу, все переводить на политические рельсы, хотя очень многое творится на чисто бытовом уровне. Молодые люди по четырнадцать — шестнадцать лет. Кулаки чешутся. Ну кого бы побить? Вдруг, повод. А у нас обязательно сразу ярлык привязать — антисемитизм. Я считаю, что самый большой враг у нас в России — это телевидение. Геббельс сказал: надо больше врать — что-то останется.
Вы православный?
Я отродясь православный. Духовная миссия в Пекине — настоятель ее отец Никандр, бывший настоятель церкви коммерческого училища, на Зеленом базаре, что в Харбине. Мы росли вместе с его детьми, потому что Зеленый базар находился напротив общежития учителей коммерческого училища. Это все в одном районе. И мы с детства вместе играли. Когда мы приехали в Архангельск на гастроли, выяснилось, что отец Никандр стал настоятелем всей Архангельской епархии. Пошли к нему в гости. Зашли. О Боже! Никандр бросился к нам. Оба в слезах. Увиделись через столько лет.
Кстати, настоятелем собора, который находится около дома, где я жил, сейчас там биржа китайская, являлся отец Иоанн (Иоанн Сан-францисский — М. Д.). Он был жуткий антисоветчик. А там в Америке его возвели в святые. Когда он говорил о советском чем-нибудь, у него глаза такой ненавистью наполнялись, что для монаха это просто непозволительно. Духовную миссию посольство передало нашей Патриархии, поэтому Иоанн считал русскую духовную миссию в Пекине врагом своим. Он к ней не присоединился, и когда заходила речь о духовенстве советском, он просто из себя выходил и уехал в полной ненависти к ним. Хотя те были такие же русские люди.
Расскажите о своих предках.
Мой дед был чистокровный швед. Шведы патриархальные, у них семья считается основной ячейкой государственной. Самый большой праздник для них — сочельник. В этот день по гостям не ходят, собирается семья и с первой звездой все садятся за стол. Каждый сочельник дед поднимал бокал и говорил: «Имейте в виду, все мои дети и я — русские».
Мой прадед был технолог. А технолог — это все равно что ПТУ сейчас окончить. Поэтому я всегда гордился своим пролетарским происхождением. Прадед первым привез в Россию паровое отопление. У нас раньше его не было, а в Швеции уже у всех было паровое отопление. Так он через Финляндию покупал шведские радиаторы и поставлял в Россию. Один из его сыновей окончил Петербургский лесной институт и получил назначение в Казань, так прадед поехал с ним, и первое, что сделал — в Казанской психиатрической лечебнице поставил паровое отопление. Когда император Александр III проезжал через Казань в Сибирь, ему показали это уникальное новшество, а дворец, надо сказать, в то время тоже печками отапливался. Существовала целая иерархия печников, трубочистов. Император спросил: «Кто это сделал?» Вытолкнули моего технолога вперед. Царь пожал ему руку и сказал: «Спасибо тебе».
Лет 10 назад приехали мы с гастролями в Читу, так местные краеведы выдали мне послужной список моего деда. Выяснилось, что он отслужил срок в Казанской губернии, а жил он в Казани и попеременно в Симбирске, Симбирск же входил в Казанскую губернию. Там, кстати, родились мой отец и моя тетка. Потом его перевели на Алтай заведовать лесничеством. Леса его императорского величества. Так это называлось. Он в образцовый порядок привел этот самый лес. И тогда высочайшим повелением в 1902 году царь пожаловал его в действительные статские советники — это генеральское звание в гражданской жизни с присвоением дворянства. А дворянское происхождение оно на всю жизнь давалось. Даже декабристов хотя и судили, но не могли лишить дворянства. Раз ты родился дворянином, им и умрешь. Вот тебе и пролетарское происхождение.
Как вам удалось переломить негативное отношение к джазу наших партийных чиновников?
Нас долго за границу не пускали. И вот в один прекрасный день приглашают нас в Чехословакию на фестиваль. Собрался партком. Судили-рядили. Потом уходят в другую комнату, а когда вышли, говорят: «Наверное нам придется отказаться от этой поездки, потому что мы не успеваем оформить документы». Нельзя так нельзя. Прошло совсем немного времени, как приходит запрос на наш оркестр с Ньюпортского фестиваля — самого знаменитого в Америке. Началась невероятная паника. Опять отказали, а американцам написали, что те слишком поздно обратились. Но американцы ребята дотошные Тут же написали приглашение на будущий год. Фестиваль ежегодный. Тут опять запрос из Чехословакии: международный фестиваль, зовут оркестр Лундстрема. «Росконцерт» уже не знает, как быть. Я спрашиваю: «В чем дело?» — «Да там не решили, кого с вами послать руководителем группы». Отчего же такая паника? «Ну как же, вы ведь из-за границы приехали. Они боятся, а вдруг вы в Чехословакии останетесь». Уезжаем на гастроли очередные. Звонок. Говорят с дрожью в голосе: «Олег Леонидович, вас вызывают в ЦК». Приходим в ЦК. Нас встречают, дают пропуска. Заходим в кабинет. Без всяких очередей. Сидит доброжелательный человек. Он говорит: «Вы знаете, мне пришло письмо из «Росконцерта». Вас посылают в Чехословакию, но не знают, кого руководителем группы сделать. А я считаю что нужно назначить вас. Вы жили за границей — уважаемый человек». Я чуть со стула не упал. Вышли. Мой директор говорит: «Случилось что-то непредвиденное. Произошел какой-то важный поворот. Вы то не понимаете, а я в этой системе прожил всю жизнь». А на самом деле нашелся человек, который мне поверил.
Может быть, ему просто нравился джаз?
Может быть. А вот второй человек — заведующий отделом музыки в ЦК — Курпеков. Я только после перестройки узнал, что он не только любитель джаза, он просто «джазоманьяк» был. Покупал «на ребрах» пластинки. К нам он хорошо относился до самой своей смерти. Он рисковал, потому что тогда джаз считался «музыкой толстых». Поэтому мой лозунг — мир не без добрых людей. Самое главное разглядеть человека в человеке. Особенно это важно всем, кто живет за границей. Вы обязательно найдете добрых людей, с кем можно завязать отношения. Нужно помогать друг другу.
Взаимопомощь как раз и является одной из основных целей нашего «Русского Клуба», ну и общение со своими соотечественниками конечно. Находясь за границей мы постоянно имеем такую потребность.
Да не только общаться! Только в Клубе вы и узнаете, кто чем дышит. Именно в Клубе. Сколько сейчас русских в Шанхае?
Я думаю, максимально 200-300 человек.
Тут тысячи были. Вот было бы здорово, если бы вы получили обратно помещение старого советского клуба на Route de Grouchy. Это такой особнячок с круглой лестницей. Затем он стал мал и мы переехали на avenue Foch, где огромное было помещение. Avenue Foch, как вы знаете, весь сломали, уже расширили парк, настроили небоскребы, там почти ничего не осталось. А вот, между прочим, Немецкий Клуб, бывший фашистский, остался. Мы позавчера проезжали мимо, смотрю — стоит, как стоял, а наше все подчистую снято и застроено современными домами.
Я не сторонний наблюдатель. Поэтому всем потомкам тех отцов и дедов, которые наверняка меня знали по 30-40 годам, и вам, ныне живущим в Шанхае русским людям, я хочу сказать, что я, старый шанхаец, смотрю на них и на вас как на земляков и желаю успехов и счастья.
Вопросы задавал Михаил Дроздов
Шанхай, 25 августа 2001 г.
