В творчестве Лизы Лидо сошлись две разные стихии искусства. Как всякий опытный художник она работает с традиционными компонентами: полотном, масляной краской, перспективой, эскизами. Но помимо этого она добавляет в свою живопись частичку так хорошо знакомого ей мира моды — воплощает свои фантазии в рисунках на манекенах.
На первый взгляд ее картины — то совсем маленькие, то огромные, порой даже триптихи — это ортодоксальный сюрреализм 1924-1950 годов, который в понимании Андре Бретона, в искусстве Сальвадора Дали, Ива Танги и Макса Эрнста был четким и почти буквальным воплощением мечтаний и навязчивых идей. Художник даже не пытался понять их значения, а слепо отдавался во власть тьмы. Но три десятилетия спустя сюрреализм распался на части, и творчество Лизы Лидо уже не имеет к ним отношения.
Для Лизы Лидо главное — поймать видение. Она хочет, чтобы люди, вещи и чувства из мира реальности уходили то в мир девственной природы, то в мир поэзии, то в мир абсурда. В отличие от сюрреалистов, она не бежит от действительности в ирреальность. Соотношение настоящего, и невидимого в нашем мире очень гармонично. В пространстве воображения не существует разницы между понятным и невообразимым.
Вот две девушки на ее картине смотрят сквозь пелену дождя. Любому ясно, что они смотрят внутрь себя, изучая собственную душу. Лиза Лидо превратила мечту из отрицания реальности в ее естественное дополнение. Эту простую истину она подает то грубо, то мягко, то прямолинейно, то намеком.
Главным ее открытием было использование в качестве основы манекена. Как и многие другие живописцы, она задалась вопросом: так ли уж необходимо держаться за раму, полотно, кисть и классические каноны? Ведь они не менялись с шестнадцатого века, когда на смену церковным полиптихам пришли мольберты! И, не прекращая создавать произведения в традиционной манере, Лиза Лидо начала играть с тремя измерениями.
В работе с манекенами находят отражение разнообразные устремления художницы. Одно из них — это некая игра со зрителем, которому приходится обходить вокруг манекена и смотреть под особым углом, чтобы полюбоваться пейзажем или жанровой сценой. Но мастером движет и другое желание — придать манекену неожиданный облик. Получаются два вида рисунков, дополняющие друг друга: один, изображенный на манекене, и другой, созданный в сочетании с новым образом самой фигуры.
Здесь царит неоднозначность и многогранность. Птица, растение или городской ландшафт с легкостью становятся частью более сложного организма. И наоборот: человеческое тело отрывается от реальности и наполняется иными существами или растениями. Подчас лирические мечтания заставляют преступить законы природы. Лиза Лидо относится к этому без педантизма и излишней серьезности. В ее творчестве скрыта легка ирония, которую тоже надо разглядеть.
В декабре 2007 и апреле 2008 года состоялось открытие персональных выставок Лизы Лидо в Шанхае и Ухане. Как в первом, так и во втором случае организаторами выставок выступили московская галерея «Дом Нащокина» и «Русский Клуб в Шанхае». Директор галереи «Дом Нащокина», главный редактор журнала «Киносценарии» Наталья Рюрикова побеседовала с Лизой Лидо, задала ей ряд вопросов, ответы на которые мы публикуем ниже:
Наталья Рюрикова: Лиза, давайте начнем с самого начала, с ваших истоков. Расскажите мне про вашу семью, про ваших родителей, про ваше детство, где вы родились…
Лиза Лидо: Моя мать родилась в Китае. Ее отец, мой дед, был русский, а моя бабушка — англичанка. К тому времени, когда началась Первая мировая война… дед и бабушка уже расстались, и маму отправили в Австралию. Там была большая овечья ферма, и там было безопасно… Мама жила на этой ферме со своими братьями и сестрами. В соответствии с английской системой образования, в 15 лет она закончила школу, и ей надо было решать, чем заниматься дальше. Ее интересовал китайский язык, ведь она родилась в Китае, провела там детство, у нее были друзья-китайцы.
— Вы родились в Австралии?
— Нет. Нет… Потом мама поехала в Соединенные Штаты с друзьями. У нее была подруга, пианистка, у которой должен был состояться дебют в Нью-Йорке. И вот мама приехала в Нью-Йорк, и на каком-то приеме увидела моего отца. Он был такой красивый! Веселый молодой человек. Они влюбились, как шекспировские Ромео и Джульетта, встретившись на балу. Ей тогда было всего семнадцать лет. У них начался такой большой роман, и очень скоро они поженились. Друзья поехали дальше со своим турне, а она осталась в Нью-Йорке. В 1928 году с этим не было проблем, виза была не нужна… Его отец был очень богатым человеком, он занимался торговлей автомобилями, строил железные дороги через всю страну. Сперва они жили хорошо, но мама всегда хотела стать актрисой… Во время Первой мировой войны отец познакомился с Говардом Хьюзом: они оба служили летчиками. Они переехали в Калифорнию, и там вместе делали фильмы… Потом отец и мама разъехались. Она все пыталась пробиться в кино, ей очень хотелось сниматься. Она была избалованной девчонкой… Знаете, альбомы всякие, все такое… А ему это не нравилось. Да и домом мама заниматься не хотела и не могла. А тут еще появился мой брат… Она сообщила отцу, что беременна, уже после развода… Она осталась с двумя детьми, и нас отдали по разным семьям. Так мы и переходили из семьи в семью лет до девяти, наверное…
— Как это странно: у вас были и мать, и отец, а вы жили у чужих людей. В Америке так принято? Это такая традиция?
— Да нет такой традиции, нам просто не повезло…
— А когда вы начали рисовать?
— Когда мне было девять лет, мама забрала нас. Она второй раз вышла замуж — за художника. Мы жили в Нью-Йорке. Я его очень любила, просто обожала. И он меня любил. Он заметил, что мне нравится рисовать. Он ставил свой мольберт, а рядом — мольберт для меня, и мы рисовали… Но они недолго прожили вместе, с ним мама тоже развелась. И все мы уехали обратно в Лос-Анджелес.
— Так это отчим вдохновил вас?
— Нет, мне всегда это нравилось, а он просто развивал это во мне.
— А что вы рисовали, когда были маленькой?
— Все подряд: людей, дома, пейзажи…
— То есть, рисовали все, что видели…
— Когда мы потом бывали в Нью-Йорке, я каждый год ходила на выставки на открытом воздухе в Гринвич-Вилидж. Там все продают свои работы. И я тоже брала свои картинки под мышку и шла с ними. И кое-что продавала. Мне казалось, что это большой успех. Но, конечно, это было не так… А потом я встретила своего мужа. Первого мужа. Он был композитором, родом из Германии. Он приехал сюда из-за войны. Он писал музыку к фильмам с Марлен Дитрих и к другим немецким картинам.
— Как вы с ним встретились?
— Я познакомилась с ним в доме заказчицы, для которой расписывала керамику.
— Он был старше вас?
— Да, на 30 лет.
— Почему вы в него влюбились?
— Он был великолепным рассказчиком, с таким чувством юмора, очень интересный человек… Ну, вот и влюбилась, естественным образом. Знаете, как это бывает.
— Как он относился к вашей живописи?
— Никак. Это не очень его интересовало. Он занимался своим делом, все время проводил за роялем. Ему хотелось, чтобы я тоже сидела рядом. Потом у меня родилась дочка, Мелоди.
— А у вас оставалось время на рисование?
— Не было у меня ни времени, ни места, чтобы этим заниматься.
— Лиза, в России хорошо знают и любят Марлен Дитрих. Вы с ней были знакомы, что вы можете о ней рассказать? Можете поделиться какими-то собственными впечатлениями?
— Ой, я была такая молоденькая, лет семнадцать!.. Вообще Голливуд — место совершенно особенное, не похожее на другие. Там все уезжают, приезжают… И общество совсем не такое, как в других местах. Немцы держались особняком, своей компанией, как и французы, как и все остальные… Марлен Дитрих никогда не выходила из дому, не припудрив волосы золотой пудрой. Деньги у нее утекали, как вода. Знаю, что ей нравился мой муж, она его очень ценила. Советовалась с ним… Ей нравилась его музыка. Но дружбы никакой не было и быть не могло… Она вращалась в своем кругу, который был более изысканным, более интересным для меня, чем круг Ширли Темпл или Джуди Гарланд… В этой немецкой группе было много замечательных актеров и актрис.
— А Грету Гарбо вы помните?
— Я ее видела, но никогда не общалась с ней.
— Тогда вернемся к вашей жизни. Почему вы решили развестись с мужем?
— Потому что он не давал мне жить моей собственной жизнью. А я хотела учиться, стать художницей. И я от него ушла… Я прочла объявление в газете: приглашают на работу на студию. Я не очень представляла себе, что это будет, но пошла, прошла тестирование, испытательный срок, и со мной заключили контракт на «Уорнер Бразерс». Там я много училась, много работала, много чего делала, но чувствовала себя каким-то куском мяса. Мне это очень не нравилось, я просто ненавидела свою работу. Это было не мое. И я ушла. И уехала в Европу. Сказала себе: «Поеду, буду учиться». Взяла дочку. Мы жили очень скромно. Провели там около трех лет, потом я вернулась в Штаты и показала свои работы людям из галереи. И они сказали, что сделают мне выставку. Как раз на этой выставке меня и познакомили с моим нынешним мужем. К великому сожалению, он тоже не хотел, чтобы я занималась живописью. Я даже подумала: может, в этом что-то есть, может, оба они правы? Я столкнулась с той же проблемой, но еще до того как мы поженились. Он мне сказал: «Никакой живописи, никакой музыки…» (Он очень ревновал к первому мужу.) Он сказал: «Будь моей женой, занимайся домом, детьми». И я вышла за него, потому что очень его любила.
— Но что-то вы все-таки рисовали?
— Да, я расписывала стены в доме, что-то рисовала детям. У нас два сына. И в целом все было хорошо, но мне чего-то не хватало, было неприятно, что я не могу заниматься своим любимым делом. А потом муж сказал: «Когда мальчики вырастут и уедут из дома, можешь вернуться к рисованию». И когда они выросли, я так и сделала. Но он все равно был недоволен: «На что ты тратишь время?» А я ответила: «Дети уже выросли, никто во мне не нуждается». В общем, пришлось побороться
— Вы продавали свои картины?
— Да.
— Но почему? Вам были нужны деньги?
— Это все муж. Он говорил: «Если людям нравится то, что ты делаешь, почему бы не получать за это деньги?» Он настоящий бизнесмен.
— И вы стали делать деньги?
— Да, я стала продавать картины. Что-то покупали, что-то я дарила. Муж был не в восторге от моей деятельности, но потом, когда увидел, что картины продаются, начал думать: «Возможно, в этом что-то есть, возможно, она действительно что-то умеет».
— Он не верил в вас или просто не хотел, чтобы вы этим занимались? Может быть, он не хотел, чтобы вы были первой, самой лучшей?
— Он никогда не сомневался, что самой лучшей я никогда не буду…
— Вы начинали как сюрреалист. Это был сознательный выбор, или вы пробовали себя и в каких-то других направлениях?
— Сюрреализм? Да, всегда только сюрреализм. С самого начала.
— Я помню серию ваших картин с собаками: разные собаки, и в то же время люди… Почему вы рисуете собак?
— Потому что я их очень люблю. У них чудесные характеры, все разные. И вообще мне нравится делать что-то с юмором, что-то смешное, веселое.
— Я видела много картин с собаками, здесь и в каталогах. Но на самом деле это не собаки, это люди…
— Да, разные люди. Мужчины и женщины.
— Вообще это одна из ведущих тем в вашей живописи — «мужчины и женщины».
— Да, мужчины и женщины, битва полов. Все началось с шахматных фигур.
— Расскажите немного об этом.
— Все началось с того, что моя невестка попросила меня придумать ей что-нибудь для витрины. Она открыла бутик на Родео-драйв. И я расписала ей три манекена — как будто они состояли из кирпичиков. Это произвело сенсацию. Люди толпились у витрины, чтобы посмотреть на манекены. Владельцы соседних магазинов были просто в ярости, она отбивала у них клиентов. И я поняла, что это хорошая идея. С этого и началась моя роспись по манекенам. Я воспринимаю эти фигуры как естественный холст. Со всеми этими углами, изгибами, выпуклостями… И вот я сделала такой набор шахмат: мужчины и женщины. Одни фигуры расписаны синим — это мужчины, а женщины красные. Это выглядит очень необычно. Вся композиция занимает довольно большое пространство. Когда люди заходят, то останавливаются от удивления и стоят там, иногда по нескольку часов. Это производит впечатление. Все фигуры расписаны по-разному, и каждая имеет свое значение… В Париже, в «Ла Дефанс», прошла выставка и имела большой успех. Потом я решила сделать что-то другое. Это была «Тайная вечеря», устроенная женщинами. Там другие персонажи. Тринадцать человек, включая Иуду. Она тоже пользовалась большим успехом. А вот то, над чем я сейчас работаю, что будет показано в России, — это «Клонирование». Ведь сейчас для продления рода уже не обязательно иметь мужчину. Клонирование — это конец эволюции, и я показываю детей, которые продолжают сами себя…
— Я смотрю на ваши скульптуры и во всех вижу одну общую тему, общую идею: война между мужчинами и женщинами…
— Ну да, «Битва полов». Она и есть.
— А кто побеждает?
— Женщины! И логически это приходит к тому, что остаются только девочки.
— А мужчины не нужны?
— Конечно, ведь женщины клонируют сами себя, а потом клонируются и дети.
— То есть женщины могут обходиться без мужчин?
— Совершенно верно.
— Вы это серьезно?
— Да, все это уходит в прошлое.
— И на чем основана эта идея, что женщинам не нужны мужчины?
— Понимаете, в бизнесе мужчины не нужны, потому что там они подавляют женщин, подчиняют их себе. И в жизни то же самое. Женщины могут делать все, что требуется, они блестяще могут со всем справиться. Сейчас это большая проблема, но все как-то постепенно перетекает в женские руки. Сила переходит на их сторону. И так во всем мире. Японские женщины, например, совершенно откровенно говорят об этом. Если бы не клонирование, мужчины могли бы сохранить свое лидерство, остаться победителями, сильной стороной. Но теперь, когда появилась эта возможность, в них нет никакой необходимости.
— А как насчет любви? Отношения Ромео и Джульетты — это ушло?
— Конечно, это умирает. Но все по вине мужчин. Они такие негибкие, такие упрямые…
— Вернемся к вашей семье. Вы можете сказать, что вы — счастливая женщина. У вас свой прекрасный мир, ваш муж здоров и богат…
— Да, у меня все хорошо. Два замечательных сына и дочь, очень талантливая. Даже слишком много для одного человека.
-И кто победитель в вашей жизни — вы или ваш муж?
— Он победитель — в своих глазах. И это хорошо. Потому что иначе… вы же понимаете… А я — победительница в собственных глазах, и это меня поддерживает на плаву. Это значит, что история еще не закончена.
— Он знает, что вы считаете себя победительницей?
— Он знает про себя, что он победитель… Мы не пытаемся столкнуть друг друга. Я никогда не пыталась сломать его, а он… не думаю, что он когда-то хотел сломать меня.
— Наверное, вы правы, что считаете себя победительницей. Ведь вы заняты таким прекрасным делом, у вас взрослые, образованные дети, прекрасная семья. Но самое главное — вы рисуете, продолжаете творить, хотя не всегда вас и вашу работу принимали.
— Это же естественно. Люди имеют право не принимать что-то новое, не похожее на уже известное. Ведь каждый человек — по-своему художник. Взять наших дядюшек, тетушек… Кто-то создает шедевры, плетя кружева, кто-то вырезает пепельницы… Это трудная работа… Мне повезло. У меня на первом месте были дети и семья, а потом я пришла к искусству. То есть у меня было все.
— Почему вы выбрали Нью-Йорк?
— Потому что я люблю Нью-Йорк. У меня ощущение, что я живу в самом сердце мира, чувствую его пульс. Когда мне было 9 лет, и мы с мамой приехали сюда, здесь все было непохоже на Калифорнию. Мне так понравилось здесь, мне было интересно. Здесь я ходила в школу, здесь столько всего случилось… Когда мы уехали обратно, я очень переживала. И я много лет говорила мужу, что очень хотела бы вернуться в Нью-Йорк. А он отвечал: «Да, конечно, через какое-то время», — ведь он работал, руководил компанией. У него там было тридцать тысяч человек, нельзя было все так бросить. Я это понимала. Он говорил: «Еще пять лет, еще пять лет…» А в шестьдесят лет я сказала: «Хватит, уже пора. Не так много времени осталось, я больше ждать не могу». И тогда мы переехали. Так что мы здесь не так уж давно живем. Мне нравится быть дома, нравится украшать свой дом. Я очень рада, что нашла эту квартиру. Прекрасное место.
— Знаете, в России люди просто помешаны на дизайне. Если бы вы приехали со своими идеями в Россию, то имели бы большой успех.
— Спасибо.
— У вас много китайских вещей…
— Да, у нас дома всегда было много китайского. В Лос-Анджелесе прекрасная коллекция бронзы. Все это от моей мамы. В детстве я никогда не могла пригласить к себе друзей: «Не дай Бог, разобьют!» И я унаследовала эту любовь ко всему китайскому. Самые ценные старинные вещи — в Лос-Анджелесе. В этой квартире — все простое, легкое. Здесь, когда я смотрю в окно, я вижу свое прошлое. Вспоминаю, что происходило со мной…
— Но вам и сейчас тут хорошо? Вы счастливы?
— Я счастлива, потому что рисую, потому что все хорошо.
— Вы начинаете новую работу, что это будет?
— Это будут дети. Клонирование детей. То как они сами себя клонируют. Конечно, одни девочки. Потом они растут, становятся старше… История мира, основанного на детях. Мира, который продолжается детьми. Но это будет последняя работа. Конец истории.
— Клонирование — это тема, которая волнует весь мир. Может быть, в этом наше будущее?
— Не знаю, что там будет дальше… Я думаю, что все это странно, и так быть не должно. У нас слишком маленький мир, мы не склонны делиться с другими. Места не хватает, поэтому нельзя допускать таких вещей, надо что-то делать. Как-то бороться. Нам нельзя повторять страшные ошибки. Ведь если принять клонирование, то надо менять все — всю философию, и нас самих, и весь мир. Конечно, клонирование было бы прекрасной вещью, если бы в результате остались одни женщины…
— Скажите, Лиза, у вас разные дома — во Франции, в Нью-Йорке, в Сан-Франциско, в Лос-Анджелесе. Какой самый лучший, какой вы больше всего любите?
— Больше всего — всегда последний. А последняя — вот эта квартира. Но я хотела бы иметь еще больше домов.
— Еще больше?
— Да. Я люблю дома. Люблю украшать их. И мои дети любят эти дома. Мне нравится, когда у всех много места.
— То есть вы не останавливаетесь?
— Ну, что вы! У меня еще не закончились идеи.
— Скажите, Лиза, а что в вашем характере русского? Вы чувствуете в себе что-то русское?
— Я чувствую, что я немножко странная. Эксцентричная. Думаю, это очень русское. Я никогда не замыкаюсь, на закрываюсь в себе. Я всегда открыта. Иногда я сама страдаю из-за этого, иногда заставляю страдать других людей.
— Вы немного говорите по-русски?
— Да… МАЛЕНЬКИ…
— А ваш муж, он с вами или с детьми когда-нибудь по-русски говорил?
— Нет, никогда. Дети учили русский в школе. Немного знают. Мои внуки несколько раз были в России. Что-то передается, конечно. В России великолепная культура. Я очень люблю русские книги…
— Вы знаете фамилию вашей матери? Вашего деда?
— Его фамилия Долгорукий.
— В России это очень известная фамилия. Вы что-нибудь знаете о семье Долгоруких?
— Нет, мама ничего мне об этом не рассказывала. Но она очень гордилась ими. А ее мать тоже была связана с другой известной русской семьей. Я знаю, что у них были большие проблемы во время революции. Вообще я видела мать не так уж часто, и она мало о чем мне рассказывала. Брату тоже… Мой брат стал летчиком, он очень гордился нашим отцом…
— Ваш брат жив?
— Да. У него ранчо на севере Калифорнии. Ему там очень нравится.
— Ему нравятся ваши скульптуры, ваше творчество?
— Думаю, да… Я точно знаю, что его жене очень нравится.
— Тоже женщина…
— Она очень милая. Мой брат — блестящий человек.
— Слушая вас, я подумала: если бы вы обратились к женщинам всего мира, вы бы, наверное, сказали им: «Не останавливайтесь. Идите вперед».
— Совершенно верно. Не опускайте руки, не сдавайтесь! Главное — не останавливаться. Надо все время идти вперед, чего-то добиваться.
— И вы не останавливаетесь, все время работаете…
— Именно так.
— Дети выросли, у мужа своя жизнь… И вы живете своей жизнью. Я поздравляю вас с этим.
— Спасибо. И вы живете так же… (Гладит собаку.) Моя собака… Я ее очень люблю.
— Это ваш друг.
— Моя доченька. Славная девочка…
