Русский клуб в Шанхае

К 210-летию А.С. Пушкина

Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,
Куда б ни вздумали, готов за вами я
Повсюду следовать, надменной убегая:
К подножию ль стены далекого Китая,
В кипящий ли Париж…

А.С. Пушкин

«К подножию ль стены далекого Китая»

Сколько их было, заветных пушкинских мечтаний? Одним суждено было воплотиться в поэтические строки и в реальные земные события, другим — так и остаться потаенными желаниями, надеждами и видениями. Самая заветная, самая любимая, самая страстная, но так и несбывшаяся мечта — увидеть иные края, побывать в других странах. Ну хоть единожды пересечь границы огромнейшей Российской империи, посмотреть другой, почти нереальный для Пушкина мир, живущий лишь в его воображении, почувствовать вкус и запахи, неведомые прежде, увидеть краски дальних стран, испытать невероятные ощущения от встречи с иными мирами и цивилизациями. Это сладостное предчувствие свободы…

Странно. Будто некий рок тяготел над Пушкиным: словно золотой цепью приковали его к мифическому русскому дубу в родном Лукоморье. И как бы ни старался он преодолеть наложенное свыше «табу», тайком уехать в чужие края — все было тщетно: незримые пограничные шлагбаумы враз опускались перед дорожной кибиткой поэта.

«Долго потом вел я жизнь кочующую, скитаясь то по югу, то по северу, и никогда еще не вырывался из пределов необъятной России». Десятки, сотни мелких, незначительных причин выстраивались вдруг в непреодолимые препятствия, и российская граница для Пушкина обретала контуры Великой Китайской стены…

Но как хотелось Александру Пушкину увидеть это настоящее чудо света, величественную крепость-твердыню, и он уже представлял себя в своих поэтических грезах там, у ее подножия, у «стен недвижного Китая»…

«Генерал, — обращается Пушкин к Александру Бенкендорфу, — я бы просил соизволения посетить Китай с отправляющнмся туда посольством».

«Милостивый государь, — отвечает поэту пунктуальный Бенкендорф, — желание ваше сопровождать наше посольство в Китай также не может быть осуществлено, потому что все входящие в него лица уже назначены и не могут быть заменены другими без уведомления о том Пекинского двора».

Уже позднее, после гибели поэта, Василий Андреевич Жуковский напишет графу Бенкендорфу письмо, где прозвучат горькие упреки: «А эти выговоры, для Вас столь мелкие, определяли целую жизнь его: ему нельзя было тронуться с места свободно, он лишен был наслаждения видеть Европу».

Добавлю: и «наслаждения видеть» Азию, древний Китай.

Вторил Жуковскому и еще один современник поэта, знавший его, — французский литератор и дипломат, барон Леве-Веймар: «Для полного счастья Пушкину недоставало только одного: он никогда не бывал за границей».

Древнейшая китайская цивилизация, словно магнитом манила поэта. Если Италия, Англия, Франция — страны, в которых так хотелось побывать поэту и куда давно уже проложили тропы многие русские путешественники, в том числе приятели и родные Пушкина, — были близки и знакомы: понятны их обычаи, язык, культура, то Китай представлялся ему неведомой и экзотической страной. А ведь таким в то время он и был.

Отец Иакинф и барон Шиллинг

Александр Сергеевич готовился и, надо сказать, серьезно к путешествию в Китай. Интерес к этой древней и самобытной стране возник во многом благодаря дружбе поэта с отцом Иакинфом (в миру — Никита Яковлевич Бичурин). Ученый-востоковед, большой знаток китайской культуры, он в совершенстве владел китайским языком, перевел древние хроники и сказания, составил русско-китайский словарь. 14 лет монах Иакинф Бичурин в составе русской духовной миссии прожил в столице Поднебесной.

Из воспоминаний современника: «О. Иакинф был роста выше среднего, сухощав, в лице у него было что-то азиатское… Характер имел немного вспыльчивый и скрытный. Неприступен был во время занятий; беда тому, кто приходил к нему в то время, когда он располагал чем-нибудь заняться. Трудолюбие доходило в нем до такой степени, что беседу считал убитым временем».

Пожалуй, одним из немногих исключений для него был Пушкин. В апреле 1828 года монах Иакинф дарит поэту книгу «Описание Тибета в нынешнем его состоянии с картой дороги из Чен-ду до Хлассы» с дарственной надписью: «Милостивому государю моему Александру Сергеевичу Пушкину от переводчика в знак истинного уважения».

В следующем, 1829 году он преподносит поэту еще одну книгу «Сань-Цзы-Цзин, или Троесловие», по сути, древнюю китайскую энциклопедию, где были и такие мудрые слова: «Люди рождаются на свет, собственно, с доброй природой…» Александр Сергеевич отзывался об отце Иакинфе, «коего глубокие познания и добросовестные труды разлили свой яркий свет на сношения наши с Востоком», весьма уважительно.

Надо думать, что в петербургском салоне Одоевского, где «сходились веселый Пушкин и отец Иакинф с китайскими, сузившимися глазами», можно было услышать немало увлекательных рассказов ученого-монаха об удивительной далекой стране. И тогда же, наверное, уже строились планы совместного путешествия. Впервые у Пушкина появилась реальная возможность увидеть сказочный Китай своими глазами.

Уже в ноябре-декабре 1829 года начала готовиться экспедиция в Восточную Сибирь и в Китай — русская миссия. В ее подготовке самое деятельное участие принимали знакомцы поэта: отец Иакинф и барон Павел Львович Шиллинг фон Канштадт — дипломат, академик, тонкий ценитель китайской литературы и древностей Востока и… будущий изобретатель электромагнитного телеграфа (!). Вот с какими замечательными людьми предстояло Пушкину совершить путешествие!

Забегая вперед, замечу: отец Иакинф, прибыв в Иркутск (здесь готовилось к отправке в Пекин русское посольство), отправил Пушкину свой очерк о Байкале, напечатанный поэтом в альманахе «Северные цветы» за 1832 год. Рукопись же осталась в пушкинских бумагах как память о такой возможной, но несбывшейся поездке в Китай.

В январе 1830 года, Пушкин и обратился к Бенкендорфу за всемилостивейшим разрешением покинуть пределы России, и ему в том отказали. К слову сказать, столетием ранее, темнокожий прадед поэта Абрам Ганнибал против своего желания был послан в Сибирь «для возведения фортеций» — Селегинской крепости на китайской границе, как иронично записал поэт, «с препоручением измерить Китайскую стену» — недруги «царского арапа» пытались удалить его от двора. Правнука же Абрама Петровича, знаменитого во всей России поэта, мечтавшего посетить Китай, под благовидным предлогом не пустили в далекое и столь заманчивое для него путешествие.

Но даже и после этого учтивого по форме, но жесткого отказа Его Императорского Величества интерес поэта к Китаю не угас.

«Незримый рой гостей…»

Из богатейшей фамильной библиотеки Полотняного завода, калужского имения Гончаровых, где Пушкин гостил вместе с женой и детьми в августе 1834-го, он отобрал для себя в числе других книг и старинные фолианты — «Описание Китайской империи» в двух частях, «с разными чертежами и разными фигурами», издания 1770-х годов, и «О градах китайских».

Возможно, эти же книги читала прежде и юная Наташа Гончарова. В историческом архиве, где хранятся ныне ее ученические тетрадки, есть одна, посвященная Китаю. Поразительно, каких только сведений о древней стране нет на страницах старой детской тетрадки: о государственном устройстве, географическом положении, истории, климате, об особенностях всех китайских провинций. Для 13-летней девочки это просто энциклопедические познания! Так что ей, будущей избраннице поэта, станет понятной давняя мечта ее супруга увидеть Китай.

Отзвуки пушкинских мечтаний можно найти и в стихах, написанных поэтом болдинской осенью 1833 года, сохранившихся в его черновиках:

И тут ко мне идет незримый рой гостей,
Знакомцы давние, плоды мечты моей…
Стальные рыцари, угрюмые султаны,
Монахи, карлики, арапские цари,
Гречанки с четками, корсары, богдыханы…

Богдыханы — так на Руси, еще в старинных грамотах, величали китайских императоров, для Пушкина — «знакомцы давние, плоды мечты моей». Знал ли Александр Сергеевич, что своей китайской мечте — Великой Китайской стене — обязан он правителю Ин Чжэну, в будущем богдыхану Цинь Шихуанди, два тысячелетия назад возведшего это чудо света? По велению императора для защиты страны от вторжения гуннов на севере и армии рода Бей-Ю на юге соединены были старые крепостные стены и построены новые. Первым из китайских правителей он стал именоваться именем Шихуанди — «первым божественным правителем». Этот титул носил и китайский богдыхан из династии Цин Сюаньцзун, правивший империей именно в те годы, когда в Китай собирался Пушкин.

Не став реальностью, китайская мечта поэта обратилась в другую ипостась. Как точно эти невольные пушкинские признания соотносятся с воспоминаниями Александры Смирновой-Россет, близкой приятельницы поэта, ценившего ее за оригинальный ум и красоту. «Я спросила его: неужели для его счастья необходимо видеть фарфоровую башню и великую стену? Что за идея смотреть китайских божков? Он уверил меня, что мечтает об этом с тех пор, как прочел «Китайскую сироту», в которой нет ничего китайского; ему хотелось бы написать китайскую драму, чтобы досадить тени Вольтера». Для этого Александру Сергеевичу нужно было увидеть Китай собственными глазами. (Драма Вольтера «Китайская сирота», по словам ее создателя, — «мораль Конфуция, развернутая в пяти актах». В ней Вольтер оспаривает тезис Руссо, будто бы искусство способствует падению нравов в обществе.)

Удивительно, Пушкин всего дважды, и то в заметках, как бы мимоходом, упомянул Японию. А японские пушкинисты, в числе которых немало замечательных исследователей и переводчиков, помнят и гордятся этим. Китаю же, в этом смысле, повезло куда больше: Пушкин упоминает о Поднебесной, ее жителях, столице Пекине десятки раз. И даже в одну из глав «Евгения Онегина», по первоначальному замыслу, должны были войти и эти строки:

Конфуций … мудрец Китая
Нас учит юность уважать,
От заблуждений охраняя,
Не торопиться осуждать…

А ведь Пушкин писал первую главу своего романа в 1823-м, до знакомства с учеными-китаистами. Надо полагать, что философские воззрения Конфуция, как и учение «конфуцианство», имена китайских мудрецов и мыслителей были известны Пушкину еще с лицейских времен. А еще раньше, в детстве, поэт впервые услышал о древней загадочной стране и о многих ее чудесах — фантастических пагодах и дворцах, драгоценных нефритовых Буддах, бумажных фонариках и воздушных змеях.

Пу-Си-Цзинь — «весёлое имя» Пушкин!

При жизни Александру Сергеевичу так и не удалось пересечь таинственную российскую границу. Но спустя столетие поэтический гений Пушкина сумел преодолеть не только государственные границы, но и хронологические и, может быть, самые сложные — языковые.

Пушкина стали переводить в Китае. Его имя впервые было названо в изданной там «Российской энциклопедии» в 1900 году. А через 3 года китайские читатели уже могли держать в руках первую пушкинскую книгу на родном языке. «Капитанская дочка» вышла в свет с необычным названием: «Русская любовная история, или жизнеописание капитанской дочери Марии» — и с не менее экзотичным подзаголовком: «Записки о сне мотылька в сердце цветка». По-китайски название книги звучало так: «Эго цинши, сымиши мали Чжуань».

Затем были переведены «Станционный смотритель», «Метель», «Барышня-крестьянка», «Моцарт и Сальери». Но то, что Маша Миронова «заговорила» на китайском языке, стоит назвать событием историческим — ведь это был для Китая первый перевод русской прозы.

Начиная с 1934 года, в литературном еженедельнике «Вэньсюэ чжоубао» начинают печатать переводы пушкинских поэтических шедевров, под редакцией поэта Эми Сяо выходит пушкинский сборник стихов.

Но более всего китайцам полюбился «Евгений Онегин» (по-китайски — «Ефугэни Аонецзинь»), известны, по крайней мере, шесть его переводов! «Легендарный роман в стихах «Евгений Онегин» — это величайшее творение Пушкина», — восхищался литературовед Ций Цюбо.

В историю китайского пушкиноведения вошло имя одного из его патриархов — Гэ Баоцюаня, самого блистательного переводчика русского поэта. В Москве он впервые побывал еще в 30-х годах, последний раз — уже полвека спустя, почтенным старцем, он вновь приехал на родину любимого поэта поклониться святым пушкинским местам. В Михайловском, на празднике пушкинской поэзии в 1986 году мне посчастливилось с ним познакомиться.

Китай открывал для себя Пушкина, открывал Россию, русскую душу, русскую культуру. А самого поэта (Пу-си-цзинь — так звучит на китайском «веселое имя» Пушкина) стали почтительно именовать «отцом русской литературы»

«До стен недвижного Китая…»

1937 год. Грустный пушкинский юбилей — 100-летие со дня гибели поэта. Но каким эхом прокатились по всему миру торжества во славу русского гения!

От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая…

В феврале того года в Шанхае торжественно был открыт памятник Пушкину. В тот день в красивейшей части города, на пересечении улиц Гизи и Пишон, было необыкновенное стечение народа: собрались русские эмигранты, представители китайской интеллигенции и шанхайских властей, дипломаты, сотрудники французского консульства.

Первым выступил председатель Шанхайского Пушкинского комитета К.Э. Мецлер и попросил всех в минуту молчания склонить головы в память о поэте. Дочь генерального консула Франции госпожа Бодэз удостоилась чести перерезать ленточку, и покров, скрывавший памятник, медленно опустился. В ту же минуту раздались ликующие звуки французского военного оркестра, и затем — русский хор с воодушевлением исполнил «Коль славен наш Господь». Архиепископ Иоанн, свершив краткий молебен, окропил памятник святой водой.

Потом мимо памятника поэту (его бронзовый лик был обращен на север, в сторону далекой родины) церемониальным маршем прошли ученики русских школ, к его подножию был возложен венок из живых цветов.

Первый памятник Пушкину в Азии, вне пределов России, воздвигли в Шанхае! И создан он был благодаря тройственным усилиям — русских эмигрантов, китайских властей и французских дипломатов.

Но шанхайскому памятнику поэту довелось стать свидетелем не только славных торжеств, были в его истории и горькие годы забвенья. Уже в том же 1937 году Япония, оккупировав северо-восток Китая, начала войну за захват всей страны. И памятник русскому гению, ставшим символом независимости — у его подножья всегда лежали цветы, был тайно демонтирован. Его восстановили лишь в феврале 1947 года.

Затем пришел черед «культурной революции», и «шанхайский Пушкин» вновь помешал строить счастливую жизнь для китайского народа.

1987-й — год 150-летия со дня гибели поэта — стал, по сути, третьим рождением пушкинского памятника в Шанхае. И, дай Бог, последним. Ныне в стране создано Всекитайское общество пушкинистов, при содействии которого в юбилейном пушкинском году огромным тиражом были изданы собрания сочинений поэта.

Вообще 200-летний юбилей русского гения в Китае праздновали на самом высоком уровне, ведь недавний глава Китайской Народной Республики Цзян Цзэминь относит себя к числу поклонников российского поэта и даже некоторые пушкинские шедевры декламирует на русском.

Китайская ветка

Жизнь сама дописала «китайскую страницу» в биографию поэта, которая вопреки всем законам бытия так и не завершилась в том далеком зимнем Петербурге, в старинном доме на набережной Мойки.

Пройдут десятилетия, и в середине XX столетия 17-летняя Елизавета Дурново, прапраправнучка поэта, выйдет замуж за китайца Родни Лиу. И свадьба эта будет отпразднована не где-нибудь, а в Париже, родном городе юной невесты.

Молодые супруги поселятся на Гавайях, близ Гонолулу. Там они обретут свой дом, там же появятся на свет пятеро их детей — два сына и три дочери: Екатерина, Даниэль, Рэчел, Надежда и Александр. Семейство Лиу стремительно разрастается: дочери вышли замуж, сыновья женились, и уже в новых семьях рождаются дети, далекие потомки русского гения.

…Давным-давно, еще в Царском Селе юный поэт-лицеист набросал шутливые строки:

Не владелец я Сераля,
Не арап, не турок я.
За учтивого китайца,
Грубого американца
Почитать меня нельзя…

Знать бы Пушкину, что в жилах его потомков будет течь и китайская кровь, а далекого пра…правнука назовут в его честь Александром. Русское имя соединится с китайской фамилией: потомок поэта в седьмом колене Александр Лиу также легко может разобрать китайские иероглифы, как и прочесть на русском стихи своего великого предка.

В пушкинском роду, среди прямых потомков поэта, был и профессиональный китаист — американец Джон Хенри Оверол. Китайским языком он владел в совершенстве, и даже писал на нем стихи.

Правнук поэта граф Михаил Михайлович де Торби, живший в родовом лондонском имении Лутон Ху, снискал известность как художник, постигший каноны древнекитайской живописи. Его рисунки на рисовой бумаге до сих пор восхищают знатоков, равно как и собранная им великолепная коллекция китайского фарфора.

Посмертная судьба поэта… Она богата причудливыми событиями, удивительными родственными и духовными связями. И еще — необычными воплощениями давних пушкинских замыслов и мечтаний. Но не чудо ли, что в XXI столетии китайский живописец изображает Александра Сергеевича в цилиндре и сюртуке, с неизменной дорожной тростью в руке, прогуливающимся по… Великой Китайской стене?!.