Русский клуб в Шанхае

Последнее пристанище российской дальневосточной эмиграции

Сайт «Русского клуба в Шанхае» начинает публикацию глав из книги Н. В. Моравского «Остров Тубабао». В книге рассказывается о важном периоде в жизни российской эмиграции, с которого закончилась история российского присутствия в Шанхае в первой половине ХХ-го века.

Никита Валерьянович Моравский родился 14 сентября 1923 года в Шанхае в семье русских эмигрантов. Его отец сотрудничал до революции в петербургской газете „Речь», а во время гражданской войны участвовал в сибирском областническом движении.

Учился Никита Валерьянович в Шанхае и в США и потому получил смешанное образование — французское, русское и американское. Он жил в Шанхае до февраля 1949 года, когда в числе более пяти тысяч беженцев, преимущественно русских, был эвакуирован на Филиппины, где прожил два года в лагере для перемещенных лиц на острове Тубабао.

Вскоре по приезде в Сан-Франциско в 1951 году он поступил в Армейскую школу языков в Монтерее, штат Калифорния, где преподавал русский язык до 1958 года. Переехав в Вашингтон в 1958 году, Никита Валерьянович работал сначала в издававшемся Информационным агентством США русскоязычном журнале „Америка», который распространялся в СССР. В 1963 году он перешел на дипломатическую службу и был назначен заместителем директора выставки „Американская графика», экспонировавшейся в Алма-Ате, Москве, Ереване и Ленинграде. Из СССР Никита Валерьянович был переведен в Румынию, где в качестве директора той же выставки графики провел ее показ в Констанце, Плоеште и Бухаресте. По возвращении из Румынии в 1965 году он был назначен атташе по культурным вопросам в Американское посольство в Москве. На этом посту он пробыл два года. С 1967 по 1977 год Никита Валерьянович работал на государственной радиостанции «Голос Америки», сначала заместителем начальника культсекции, а позднее заместителем директора всего Советского отдела, в который входили русская, украинская, армянская, грузинская и узбекская радиослужбы.

Выйдя на пенсию с государственной службы США в 1977 году, Никита Валерьянович поступил в аспирантуру Джорджтаунского университета, где удостоился в 1989 году звания доктора философии по изучению России (Russian Area Studies). С 1983 по 1985 г. и в 1988 году читал лекции по истории русской культуры в университете имени Джорджа Вашингтона, а с 1989 по 1991 год вел курсы по переводу русскоязычных политических и литературных текстов на английский язык в Американском университете. Все три вышеназванные университета находятся в столице США, Вашингтоне.

Дважды, в декабре 1990 года и в декабре 1992 года, Никита Валерьянович участвовал в конференциях по литературной критике Сибири, проходивших в новосибирском Академгородке пор эгидой Института филологии Сибирского отделения Российской академии наук. Будучи участником Первого конгресса соотечественников в Москве в августе 1991 г., Никита Валерьянович оказался очевидцем московского путча. А в мае следующего года участвовал в проходившем там же Конгрессе славянских культур.

Никита Валерьянович — автор ряда статей на русском и английском языках. Некоторые из них были опубликованы в „Новом журнале» и в „Записках русской академической группы в США «. В 1995 году московский сборник „Культура русского зарубежья» поместил статью Никиты Валерьяновича об архиве его отца, хранящемся в Гуверовском институте войны, революции и мира в Калифорнии.

Некоторое время назад Никиту Валерьяновича интервьюировали московский журнал „Вопросы философии», московская газета „Голос родины», радио „Эхо Москвы» и радио России. В 1995 году нью-йоркская газета „Новое русское слово»опубликовала интервью с Никитой Валерьяновичем, взятое у него известным писателем и журналистом М.А. Поповским.

Вместо предисловия

Наступление китайской Красной армии в северном Китае против войск китайских националистов в 1948 году вынудило многих русских эмигрантов, живших в Ханькоу, Пекине, Тяньцзине, Циндао и других китайских городах, срочно перебираться в Шанхай. Их переездом в Шанхай и устройством там на временное жительство в бывших французских казармах на Рут Фрелюпт ведала подведомственная ООН Международная беженская организация (по-английски Iternatioal Refugee Organization или сокращенно IRO. Я буду пользоваться тем же сокращением по-русски, т.е. ИРО, главным образом потому, что оно часто используется в русскоязычных источниках, на которые я ссылаюсь).

Ввиду того что конечной целью наступления китайской Красной армии был захват всего Китая, включая, разумеется, и Шанхая, ИРО обратилось к правительствам ряда стран свободного мира с просьбой предоставить временный приют находившимся в общежитии на Рут Фрелюпт беженцам, а также русским эмигрантам и лицам некоторых других национальностей, постоянно проживавшим в Шанхае. Единственным государством, откликнувшимся на призыв ИРО, была Филиппинская республика, которая выделила на временное поселение беженцев из Китая необитаемую часть маленького острова Тубабао, расположенного у южной конечности большого острова Самар, с которым он был связан мостом. В то время как Филиппинское правительство предоставило приют беженцам, ИРО взяло на себя организацию и оплату расходов, связанных с их эвакуацией из Шанхая и содержанием на Тубабао, равно как и с их дальнейшим расселением. Поначалу Филиппинское правительство ограничило срок пребывания беженцев на Тубабао четырьмя месяцами, но впоследствии продлевало его несколько раз. Некоторые беженцы прожили на Тубабао больше двух лет.

Главными источниками для этого очерка послужили газетные сообщения и статьи на английском и русском языках, мои личные воспоминания и относящиеся к пребыванию беженцев на Тубабао документы, собранные моим покойным другом, Алексеем Николаевичем Князевым, которые мне любезно предоставила в январе 1996 года его вдова, Евгения Иосифовна Князева, проживающая в Сан-Франциско.

Из Шанхая на Тубабао

В то время как семьсот пятьдесят беженцев ((Эта цифра взята мной из письма-рапорта скаутмастера А.Н. Князева на английском языке от 7 мая 1949 г., адресованного старшему русскому скауту, Олегу Ивановичу Пантюхову, проживавшему в США. Письмо-рапорт содержится в папке документов о Тубабао, которые, как я уже указал, мне передала вдова А.Н. Князева, Евгения Иосифовна, в январе 1996 г. Во всех последующих ссылках на документы, находящиеся в этой папке, я буду указывать: Папка Князева.)), находившихся в общежитии на Рут Фрелюнт, были под административным ведением ИРО и организационно подготовились к эвакуации по прибытии в Шанхай, соответствующая работа по эвакуации русских эмигрантов-шанхайцев началась только в декабре 1948 года. И началась эта работа с учета желавших эвакуироваться русских эмигрантов, проживавших в разных районах города. Я жил в районе, эвакуационный штаб которого находился в Русском офицерском собрании на Рю Лафайет. Штаб назначил меня одним из «сотников», в обязанности которых входило установление связи со ста главами семейств, живших в определенной части данного района. Я обходил, опрашивал и регистрировал желавших эвакуироваться и информировал их о положении дел, касавшихся эвакуации. В назначенный день я со своими помощниками — «десятниками» — следил за тем, чтобы вверенные мне люди, а также их багаж были собраны и доставлены на пристань. Руководил нашей группой эвакуировавшихся, состоявшей из пятисот пятидесяти человек, начальник конвоя, а ответственность за эвакуацию всех русских эмигрантов-шанхайцев, в сотрудничестве с ИРО, выпала на долю председателя Российской эмигрантской ассоциации Шанхая, Григория Кирилловича Бологова.

Эвакуация беженцев из Шанхая на Тубабао началась в январе 1949 года и закончилась в начале мая, незадолго до прихода в Шанхай китайских коммунистов. Около пяти с половиной тысяч человек — мужчин, женщин и детей, преимущественно русских — было вывезено из Шанхая на Тубабао морским и воздушным путем. Два старых пассажирских парохода, «Хва-льен» и «Кристобал», совершили совместно шесть рейсов «Шанхай—Манила—Тубабао», а третье судно, «Хейвен», два раза проследовало по тому же пути и 20 мая 1949 года доставило на Тубабао четыреста последних беженцев.

Названные выше суда перевозили в среднем по пятьсот человек за один рейс, в то время как американские транспортные самолеты, совершившие тридцать рейсов из Шанхая на Тубабао через Манилу, вмещали по пятьдесят человек ((См.: Алексеев В. Воспоминания о Тубабао // Русская жизнь. Сан-Франциско, 1995. 13 сент.)). Таким образом, по воздуху из Шанхая на Тубабао было доставлено около полутора тысяч человек, а морским путем — свыше четырех тысяч.

«Хва-льен», на борту которого в числе пятисот пятидесяти беженцев находился и я, вышел из Шанхая 4 февраля 1949 года — и это был его второй рейс на Тубабао. Через какое-то время слева на горизонте показалась полоса земли, довольно долго остававшаяся в поле нашего зрения. То был остров Формоза, или, как его теперь принято называть, Тайвань. Затем, войдя в филиппинские воды, «Хва-льен» дошел до Манильского залива, у входа в который бросил якорь. Тут на мгновение мне показалось, что я попал в рай земной: безоблачное лазурное небо, зеркальная морская гладь, свежий ветерок, безмятежная тишина. Правда, слева, у самого входа в залив, вырисовывался хорошо знакомый по фотографиям скалистый контур американской крепости Коррегидор, где во время Второй мировой войны американцы ожесточенно оборонялись от атакующих их японцев. Вскоре после того как «Хва-льен» стал на якорь, на его борт поднялась группа филиппинцев в формах — таможенники, сотрудники службы безопасности и другие официальные лица. Чиновники проверили наши документы и провели весьма поверхностный таможенный досмотр (багаж из трюма проверяли уже на суше). После суточного карантина наше судно вошло на буксире в Манильский залив. Если виденное мной у входа в залив я метафорически назвал раем, то тут было само воплощение ада: повсюду из-под воды торчали обугленные остовы сгоревших в боях американских и японских кораблей. На берегу виднелась Манила, большая часть которой была сметена с лица земли войной. Хотя уже шел 1949 год и со времени окончания войны в Тихом океане прошло три с половиной года, ее зловещие следы все еще были налицо.

В Манильском заливе мы простояли сутки и до Тубабао добрались 11 февраля ((См.: Memorandum from Scm. A.N. Kniazeff to Camp Director J.F. Fennell. February 14, 1949. (Папка Князева.))). Там на рейде уже стоял другой пароход с беженцами, «Кристобал». Из-за мелководья ни «Хва-льен», ни «Кристобал» к берегу причалить не смогли. Вечером в день нашего прибытия с «Кристобала» послышалась музыка. Оказалось, что духовой оркестр под управлением П.Ф. Тебнева, находившийся на борту «Кристобала», дает концерт в нашу честь. Музыка нас подбодрила. Каждую сыгранную вещь мы встречали дружными аплодисментами. Поскольку на «Хва-льене» был поднят китайский флаг, кому-то из наших пассажиров пришло в голову попросить оркестр Тебнева исполнить китайский национальный гимн. Но музыканты наотрез отказались, потому что они, как и вообще большинство беженцев, были рады вырваться из коррумпированного и охваченного гражданской войной Китая и сентиментальной привязанности к нему в тот момент не испытывали.

Через день после нашего прибытия и после разгрузки «Кристобала» наступил наш черед разгружаться под палящим солнцем. В роли такелажников выступали мужчины вроде меня — молодые или относительно молодые (мне было тогда 25 лет), а главное — физически крепкие и выносливые. Несмотря на то что до того никто из нас подобным трудом не занимался, мы успешно справились с задачей. Из трюма мы погружали багаж в сети и с помощью крана опускали его на пришвартовавшиеся к нам катера. На катерах багаж принимали такие же беженцы, как и мы, только прибывшие сюда раньше нас. В них трудно было признать недавних горожан: черные от загара, без рубашек, в потрепанных шортах, в нелепых соломенных шляпах. После выгрузки багажа огромные десантные катера, вмещавшие каждый по несколько десятков человек, доставили нас на берег.

Высадившись, я поначалу не мог осмыслить реальности окружавшей меня обстановки, уж слишком она была непривычной: тропическая жара в феврале, коралловый берег, джунгли, среди которых высились стройные кокосовые пальмы с длинными и причудливыми листьями на кронах. Однако, несмотря на вызванный соприкосновением с экзотической действительностью шок, я, как и все приехавшие со мной, должен был немедленно приступить к устройству новой жизни на новом месте. Отыскав свои вещи в куче выгруженного на берег багажа, я с помощью моего близкого друга, Геннадия Шуйского, потащил их к своему будущему пристанищу — старой палатке.

Первые дни мы провели в очередях — ждали, когда подойдет наше время заполнять подробные анкеты для филиппинской таможни, иммиграционных властей, разведывательных и контрразведывательных органов. Помимо ответов на вопросы, касавшиеся нас самих, мы должны были сообщить, что мы знаем о наших родственниках в СССР — если таковые имелись. Кроме того, каждого тубабаовца взвешивали, фотографировали, измеряли его рост и снимали отпечатки пальцев ((См.: PI Gov’t Working with IRO to Aid Samar Refugees // North China Daily News (далее сокращенно — NCDN). February 16, 1949. Ксерокопии вырезок из «NCDN» и других газет, включая русскоязычные, издававшиеся в Сан-Франциско, мне предоставила О.М. Бакич, которая их получила от Патриции Полански, библиографа по России Гамильтонской библиотеки Гавайского университета.)).

В лагере соблюдался комендантский час: в будние дни мы должны были быть в своих палатках к десяти часам вечера, а в субботу и воскресенье — к одиннадцати. Свободно перемещаться мы могли в пределах территории лагеря, но иногда по специальным пропускам филиппинской службы безопасности нам дозволялось совершать небольшими группами однодневные экскурсии в ближайший городок Гьюан ((См. об этом также: Lorenzo. Letter to the Editor of the NCDN // NCDN. April 21, 1949.)). Посторонним вход в лагерь был ограничен, но сразу за лагерем местным торговцам разрешили открыть кафе-ресторан, магазинчики и лотки.