Выполненное обещание
12 ноября 2010 года Русский клуб в Шанхае провел творческий вечер известного русского поэта и публициста Юрия Кублановского. Присутствовавшие на вечере смогли не только услышать стихи Кублановского в авторском исполнении, но и его рассуждения о судьбе и предназначении России, воспоминания о многочисленных литературных друзьях от Бродского до Солженицына, поэт рассказал также о своем опыте эмиграции и возвращения в Россию.
В ходе вечера у председателя РКШ Михаила Дроздова и Юрия Кублановского состоялся следующий диалог:
Михаил Дроздов: Когда мы с Юрием Михайловичем встретились, он подарил мне два последних номера «Нового мира» (сентябрьский и октябрьский выпуски). Там опубликованы его дневники за 2008 год. Я успел за вчерашний день прочитать примерно половину. С большим удовольствием и пользой для себя, надо сказать. Юрий Михайлович, расскажите об этих дневниках, о том какие у вас планы на их счет. В «Новом мире» опубликованы только ваши записки 2008 года, а ведь вы их ведете, насколько мне известно, гораздо дольше.
Юрий Кублановский: Эти мои дневники, «записи», как я их называю, отнюдь не были замыслены как проект, тем более, как долгосрочный проект. Это была именно внутренняя потребность, попытаться что-то зафиксировать. Тем более мне было 40 лет, я чувствовал, что память чуть-чуть начинает ухудшаться. Жалко было, что многие соображения, мысли просто вылетали в трубу, забывались. Как сейчас помню, в Мюнхене я сел на велосипед, поехал в ближайший супермаркет, купил большую объемную тетрадь и начал эти свои записи там, еще в эмиграции. Вернувшись в Россию, я вернулся в никуда. Первые три года я не имел угла, поэтому и не мог регулярно вести записи, да еще такого, так сказать, интимного характера, потому что они могли бы попасться на глаза тем, кому я бы не хотел их тогда показывать. Поэтому я вел их очень спорадически, допустим, раз в месяц. Только постепенно, когда жизнь моя вошла в определенную колею, становясь все старше и старше, я стал писать все регулярнее, чаще — через день, иногда и каждый день. И постепенно вся эта масса материала превратилась самым неожиданным для меня образом, поскольку я это не проектировал, в довольно широкую панораму послетоталитарной России 1990—2000-х годов. Когда тетрадь заканчивается, я ее запечатываю в конверт и отправляю на консервацию в РГАЛИ (Российский государственный архив литературы и искусства) с надписью, что запрещаю открывать этот конверт до 2020 года. Но перед тем как отправить на консервацию очередную тетрадь, я вдруг подумал, а почему бы не попытаться напечатать дневники хотя бы за один год? Это, конечно, было непростое решение, потому что в этих дневниках очень высокий уровень интимности, и я знаю, что многих они могут задеть. Последнего я как раз боялся меньше, потому что давно уже не имею никаких отношений со столичной тусовкой. Тем не менее, я не думал даже, что и «Новый мир» пойдет на это, поскольку он сейчас находится в фарваторе общелиберального направления средней руки. Тем не менее, надо отдать должное главному редактору, который решился на эту публикацию. И вот они появились, вызвав много разговоров. Я не жалею, что их напечатал, но буду ли повторять этот опыт, пока не знаю, потому что все-таки это очень сильное сердечное самообнажение, а это вещь очень деликатная, непростая.
Михаил Дроздов: А вы и сейчас продолжаете вести эти записи?
Юрий Кублановский: Да, продолжаю, даже вот и в Шанхае.
Михаил Дроздов: Значит можно надеяться, что вы и о нашем сегодняшнем вечере тоже что-то напишите? И, соответственно, после 2020 года мы прочитаем ваше мнение о русских шанхайцах? (Смех в зале)
Юрий Кублановский: Это я вам обещаю.
Что же, Юрий Кублановский выполнил свое обещание и, к счастью, нам не пришлось ждать 2020 года. Журнал «Новый мир», в мартовской и апрельской книжках 2013, опубликовал новые выдержки из дневников поэта за 2010 год. С любезного разрешения автора мы публикуем записи, относящиеся к шанхайским дням Юрия Кублановского.
ДЕСЯТЫЙ
2010
30 октября, 6 утра.
Перед прыжком в… Шанхай купил в YМСА «Историю русской эмиграции в Шанхае» проф. Ван Чжичэна («Русский путь», 2008), труд, написанный в коммунистическом Китае еще в 80-е годы (!). А там — то ли благодаря автору, то ли благодаря переводчику вот такой славный пассаж:
«Несмотря на ужасающую бедность, большинство русских белоэмигрантов имели прекрасное прошлое, а потому жили воспоминаниями. В холодные промозглые вечера они встречались с приятелями-соотечественниками, ностальгически настроенные шли в веселые шумные русские рестораны и бары, пили там низкопробную пшеничную водку, мрачно пьянели и выходили оттуда, раскачиваясь из стороны в сторону и чуть не падая. Так они забывались от тягот здешней жизни и могли хотя бы ненадолго окунуться в обстановку прежнего времени. А другие белые русские любили забиваться в темные углы шанхайских кафе и кофеен, тихо смаковать чашечку кофе, вспоминая о славной истории бывшей императорской России и горюя о нынешнем своем падении на глазах у чужой публики. Когда у них было веселое настроение, они даже могли шутить с официантами, когда же настроение было на нуле, не стесняясь, жалели себя до слез».
5
ноября, пятница, 7 утра.
Через 3 часа вылетаем в Шанхай. Эту тетрадь с собой не возьму, чтоб не превращать ее в путевой дневник.
15 ноября, полдень, Paris.
Шанхай. Первый в жизни, самый долгий перелет — 13 часов, над звездами, рядом с ними, под ними…. В темноте вылетели — в темноте прилетели (потому как навстречу солнцу; туда путь — на полтора часа почему-то скорее). Когда на обратном пути увидел компьютерный самолетик на экранце, вмонтированном в заднюю стенку впереди стоящего кресла, самолетик, поравнявшийся с Москвой, на автомате подумалось: «Ну вот, считай, что и прилетели» (до Парижа оставалось часа 4). Так меняется сознание: когда-то казалось, что между Москвой и Парижем бездна, но ежели от Шанхая — то, считай, они рядом (и чуть ли не «одного поля ягоды»).
Вчера поздним вечером, еще до отъезда на аэродром, в центре Шанхая (во «французском» его сегменте) за огромным чистым стеклом просторный зал, а там под углом нечасто расставленные компьютеры. А за ними — улыбчивые молодые пары вместе с художником-модельером проектируют себе свадебные наряды. И рядом же целая улица портновских лавочек, где лежат штабеля материи и эти наряды шьются. Это — не утопия, а коммунистический Шанхай 2010.
Обслуга многочисленней парижской раза в три, но еще не вышколена веками. А потому — шофер, швейцар, клерк не стесняются сплюнуть, к примеру, в присутствии клиента; в одном, вполне фешенебельном ресторане я подошел к пустой, казалось бы, стойке и случайно вдруг опустил глаза; молодой вихрастый кельнер сидел там на полу и жадно ел палочками рис из чашки, не ел — поглощал.
Картина прогрессирующего до невероятия благосостояния и роста. В Шанхае мы разыскали новомировскую статью Ермолая Солж<еницына>, с которой я, помнится, как редактор долго возился, про Китай (Н. М., 1996, № 2; это еще в пору, когда он не предпочел науке и интеллектуальному существованию — бизнес). Перечел ее новыми глазами, уже визуально узнавая ту же реальность, но, конечно, за 15 лет сильно еще продвинувшуюся — в направлении технотронной цивилизации. Под красными флагами коммунистического Китая происходит рост (а у нас-то социализм непременно связан в сознании с отсталостью). Крепкие дисциплинарные скрепы общества. Но есть возможность для честного бизнеса по правилам и потребление — не для жулья, а для честных работников. Государство карает несправедливость — на это, на его твердую защиту обыватель может рассчитывать.
Контраст небоскребов, ночной подсветки (такой же обильности и интенсивности, как на Елисейских полях только в течение Рождества), длиннейших проспектов, улиц — и ржавых, утильных велосипедов и барж. Ездят, чтоб никого не дразнить и не вводить в соблазн воров — на бросовом невероятном старье — это велосипедисты; автомобили роскошные как в Москве. Ездят без ремней, мотоциклисты без шлемов. Но, очевидно, гораздо, несмотря на видимый хаос, аккуратнее, чем у нас, — я не видел за все время ни одной аварии (а мой «гид», просвещенный книжник Михаил Дроздов — и за 15 лет жизни в Шанхае, в Китае…).
В больших количествах массажные кабинеты, в вестибюле, как и всюду, толчется несколько человек; девушки-клерки из контор по продаже недвижимости: мини-юбки, черные колготки, все цивилизованно, не «социалистично». Капитал из страны не вывозится, налоги умеренные, предприимчивые — богатеют без всяких криминальных разборок.
Гигантские жилые дома объединены в комплексы за высокими фундаментальными оградами, порою и с проволокой под током поверх, будка — капитальная, не будка, а дом — с охраной, шлагбаумы и уходящие вглубь туннели парковок — с каждого жильца небольшая помесячная плата за это. Но ультрапорядок, сады и ландшафтные уголки во дворах. Трущоб уже почти не осталось.
Главный буддийский храм Шанхая — гигантские фигуры идолов; рассказывают, наш певец-буддист Гребенщиков клал перед ними истовые поклоны.
В туристском местечке Чжуцзянзяо (выписываю из программки) — не отлаченном цивилизацией — я испытал прямо-таки физическую тошноту от переизбытка выставленной там на продажу снеди. В Европе и в самых бедных уголках от нее текут слюнки, а тут… Рыба, крабы и черепахи, предназначенные к убою, за мутным, не промытым стеклом аквариумов; поблескивающие бордовым «лаком» свиные рульки, какие-то отталкивающие тушки неизвестно кого, туго перевязанные жгутами «голубцы» и т. п. — и это в шестом часу вечера, когда ясно, что никто уж не купит. И куда же тогда? Хозяин харчевни прямо возле столиков выплеснул в канал бадью с помойной водой — нет, здесь еще до цивилизации далеко. Но это только одно такое место. А так — не то что не депрессивно, а бьющая через край энергетика.
В центре у входа в метро на двух языках стихотворение Пушкина. И — в китайской манере — какие-то избушки и речка. Характерен, однако, выбор стихотворения: «Если жизнь тебя обманет».
Государство хоть вроде и коммунистическое, но гораздо более правовое, чем «управляемая российская демократия».
Наши в Шанхае. Я выступал у них в Русском Клубе, небольшом зале богатого отеля. Человек 30 — 40. Как понимаю, это некрупные честные предприниматели, которые не нашли себя в России: ни в основной профессии — к примеру преподавательской, нищенская зарплата, замкнутый круг — не для их, пусть и умеренной, но все же пассионарности. Ни — в бизнесе, где откаты и мордобой. Люди чистоплотные, но стремящиеся к достатку. И в Шанхае, где бизнес не омрачен беззаконием и поборами, они себя нашли. Купили квартиры, даже выписали из Самары учителя Закона Божия и русского языка.
Надо было уехать в Шанхай, чтобы в гостиничном номере со второго — третьего раза, наконец, понову нырнуть в Достоевского. И тотчас оказаться захлестнутым девятым валом его гениальности.
Поездка на озера в Ханджоу. Туристические автобусы — китайцы-провинциалы, их много. На закате там же в многоярусном буддийском монастыре. На дворе дурачились молодые монахи в охристых халатах, на талии стянутых поясами.
Это тебе уже не шанхайский туристический Будда; ходили чуть не одни, все было с золотистой вечерней подсветкой, тут я не испугался буддизма, а проникся к нему.
А еще поездка в Сучжоу, к Конфуцию. И тоже очень хорошо. Суббота — хотя и официально выходной, но, кажется, все работают. И это надо видеть: возвращение масс с работы — на мотороллерах и старых велосипедах сплошь…
Вернулся я из Китая, из Шанхая с тяжелым чувством, смешанным с восхищением перед этим так эффективно управляемым коммунистами муравейником, строящим свою вавилонскую башню. С чувством полной неконкурентоспособности российского плебса и элиты — перед китайскими.
В итоге то, что приписывали себе коммунисты российские, уничтожившие нашу цивилизацию и культуру, сделали коммунисты китайские: полуразложенный, пинаемый и презираемый (и обижаемый) всеми депрессивный опиумный муравейник, каким долгое время был до середины 40-х Китай — в конце концов, через провалы и вандализм культурной революции — превратили в мощную динамичную цивилизацию.
И — рабочая единица: не наш с матерком выпивоха, а помногу работающий и культурно потребляющий муравей.
17 ноября, среда.
Вернулся я еще и со стойким, как оказалось, отвращением к китайской кухне («Запад есть Запад, Восток есть Восток»): прохожу мимо китайских ресторанов и забегаловок — кошусь в другую сторону. Временно?
Прежде я не знал большей разницы, чем между Россией — и Западом. Всякие там «папуасы» были абстракция. Но вот я вернулся из принципиально иной среды обитания — Китая. До сих пор как-то не по себе.
Кафедральный собор (где венчался Вертинский в войну), Никольский храм — были закрыты в 60-е годы, Московская Патриархия отозвала из Китая свое духовенство — в пользу китайского. А те вскоре вымерли. Теперь Православная церковь даже не зарегистрирована в Китае, а шанхайские (и шире) православные — существуют без регулярной приходской жизни. Воскресные литургии были разрешены на время Всемирной выставки (она закрылась в ноябре). Но как только работа ее закончилась — закончились и воскресные литургии. Все хлопоты следует начинать сначала.
20 ноября, суббота.
Дворники и уборщицы в Шанхае работают круглосуточно. Вспоминается поломойка в магазине, где Наташа покупала жемчужное ожерелье. Мыла шваброй, увидела черную точку, присела и ногтем начала соскребать…
Я давно уже приметил, что живое слово где-то хоть в одном сердце да найдет живой отклик.
В России я в последние годы не встречал вдумчиво читающих Солженицына, особенно то, чего нету покуда книгами. Но вот живет в Шанхае имеющий юрид. контору Михаил Дроздов (выходец из Владивостока). И внимательно прочитал ладно «Красное колесо», но и «Зёрнышко», разрозненно публиковавшиеся в Н. М. 15-17 лет назад. О «Зёрнышке» мне в Москве поговорить не с кем (да и сам я его не очень люблю — и за язык, и за — порой — сутяжничество и проч.). Но вот Дроздов — и читал «как детектив», и знает, и любит.
Первое портативное издание ГУЛАГа с автографом А. И., проставленным в первый день его во Владивостоке, — главная ценность дроздовской (очень большой, почти как у Саши Колесова, редактора владивостокского «Рубежа») библиотеки.
Мы брезгуем китайским качеством как полной халтурой и его презираем. Оказывается, все не так. Это только в России оно такое. Потому как спрос рождает предложение. Наши торгаши и жулье требует наидешевейшего, вот мы и имеем то, что имеем: массовые кустарные поделки. А для себя и для Запада все качественно и прочно.
Инночка Лиснянская дряхлеет и несколько раз писала мне как-то сбивчиво и с ошибками. Но вот из Китая я ей послал несколько фоток. И вдруг ответ: «О, как ты красив, проклятый!». При ней ее блесткое остроумие, а значит, жив курилка!
21 ноября, воскресенье.
В Шанхае у нас была молодая женщина-гидша. Три года замужем.
— А где проводите отпуск?
— А мы пока еще не отдыхали.
— А выходные?
— А у нас с ним нет выходных.
— А выпиваете?
— У нас есть зимой праздничная неделя и летом праздничная неделя. Тогда выпиваем немного пива.
За все время в Китае мы ни разу, ни днем, ни вечером не видели китайцев с алкоголем на столике.
И русские там почти ничего, совсем ничего не пьют: 50 г виски с кокой — предел. В их компании даже и спросить про алкоголь стеснительно.
Рецидив «шанхайства»: проснулся в два часа ночи — и сна ни в одном глазу. И вдруг почему-то вспомнил, как в пору жизни в хрущобе в Апрелевке (1979 — 1982) зимой затемно ходил в день привоза занимать очередь в книжный магазин. И было нас таких в этом рабочем гетто человек 30-40, местных книжных «начетчиков»-интеллихентов. И где они все теперь?
22 ноября, понедельник, 5.30 утра.
Выполняя волю сумасшедшего Мао, его несметные фанаты поднимали трещотками в воздух воробьев и не умолкали, не давая им садиться, пока те не падали на землю мертвым дождем. Сегодня в Китае не видно птиц вообще, хотя клекот-щебет из зарослей слышится, особенно по утрам. (Я пошутил, что это механика, звуковые имитаторы и т. п.) В России стаи бездомных псов (еще с 90-х), среди которых породистые, но одичавшие — дело привычное. Да и кошки во дворах не редкость. Ну и вороны, воробьи, голуби — их не счесть. В Шанхае никого нет. Имеющие собак — их единицы — платят большой налог. Париж тонет в собачьем дерьме, там ни-ни: все стерильно.
«Новый мир», 2013, № 4
Фото из архива председателя РКШ М.Дроздова
