«Антошу Бледного» знала вся почти московская богема среднего пошиба: студенты, статисты театров и кино, хористы и хористки, газетные сотрудники, игроки и вся веселая гуляющая полунощная братия.
Высокая худая, но веселая стройная фигура, Антошин тонкий профиль лица, серовато-голубые с поволокой глаза, непринужденность, обходительность и манеры, указывающие на воспитание, — запоминались тем, кто встречался с ним в полумраках всевозможных ночных кабачков, пивных и московских чайных, за пузатыми и солидными чайниками, базарными свежими калачами и булками, за «выпивоном с закусоном», за разговорами и бестолковыми спорами.
«Антоша Бледный» издавна был завсегдатаем этих мест, он врос как бы в них своей фигурой и если когда-либо случалось, что он отлучался из Москвы на несколько недель или даже дней — то отсутствие его замечалось.
О нем спрашивали, его разыскивали, а когда он неожиданно появлялся опять, засыпали градом вопросов и радостных удивлений.
— Антоша!.. Друг!.. Откелева?.. Живой?.. Садись. Уже сегодня-то ты на-а-аш!..
Жизнь Антоши в течение многих лет протекала таким вот образом и без каких-либо изменений к лучшему.
Фактически другой специальности, кроме беспременных участий в кутежах, компаниях и проч. У Антоши не только не было, но и на долгое время не намечалось.
Он очень нуждался всегда и нередко бывали случаи, когда шатался он без крова, ночуя по знакомым.
Правда, номинально он имел даже службишку — поденного статиста в кино-ателье Хашжонкова и иногда москвичи безразлично наблюдали за появлением знакомой Антошкиной фигуры в той или иной из выпущенных ателье фильмов, где он исполнял всегда безличные роли.
Необычно было видеть его в числе свиты какого-либо короля, князя или графа, облаченным в парадную форму кавалергарда, в числе гостей на придворном балу, затянутым в шикарный фрак с белоснежным жилетом и в цилиндр; или еще в каком-либо картинном эпизоде.
— Его!.. Антошку!.. — которого вся почти Москва не видала никогда ни в чем, кроме длинных потрепанных сероватых суканных брюк и такой же рубашки-толстовки с ярким галстуком.
Этот костюм дополняли потертая фетровая шляпа и излюбленная папироса «Ю-Ю» фабрики Шапошникова за шесть копеек десяток.
Антошу прозвали «Бледным». Почему? — Надо сказать, что он вполне оправдывал свое прозвище и был в действительности таким: настолько бледным, что на первый взгляд казалось, будто посыпано его лицо толстым слоем пудры.
Причина бледности крылась в злоупотреблении наркотиками. Кокаин он употреблял в исключительном количестве. Рассказывали будто, грамма чистейшего «мерковского» кокатна хватало ему не более, как на одну-единую понюшку. Нюхал он его особым «антошкиным» способом, изобретенным им самим, чем он искренне тогда гордился, и уже потом получившем широкое распространение. Грамм кокаина Антошка аккуратно разделял на две равных половины. Затем вынимал папиросу, отрывал от нее мундштук, вставояо его сначала в одну ноздрю, вдыхал через него одну половину порошка, растирал старательно после понюшки все лицо, потом то же самое проделывал с левой стороной носа.
Были, как водится, и недостатки у Антоши, но в общем его любили и знакомые из кожи вон лезли, чтобы угостить его, угодить ему. Антоша угощался, не стесняясь: пил, ел, кутил и развлекался. Но, развлекаясь, развлекал и других: был остроумен, полуприличен, себя, как говорится, не пропивал, и… безумно нравился женщинам.
Он был ласков, задушевен, нежен, покорен, уступчив и… грустен подчеркнутой «романтической» грустью, грустью этой он мог растрогать любую женщину и с нею вместе тут же поплакать о промелькнувшем утраченном счастье, о чём-либо несбыточном, о далеком…
А когда Антоша «занюхивался», он… пел. Собственно, даже не пел, а поглупел, т.е. точнее больше декламировал, чем пел, и лишь в самых ударных и чувствительных местах с надрывом брал высокие певучие ноты. Голоса у него было немного, но слушатели находились и своеобразная выразительность его полупения кое-кому нравилась.
О ничто не указывало на него как на талант в масштабе, захватившем вскоре почти всю Россию. Талант этот таился в нем и не обнаружился бы никогда, если бы не… случай.
В начале 1915 года кабарэ «Альпийская Роза» на Дмитровке считалось излюбленным местом сборища московской богемы. Здесь можно было встретить многих — купцов, военных, студентов, наезжих провинциалов, чиновный люд, артистов, золотую молодежь.
Зрительный зал редко пустовал. Выступления Икара, Мильтона и Араго привлекали многих. Немало шума поднималось и вокруг весьма откровенных балетных постановок в кабарэ.
А одно имя царило над всеми, только что названными, и если даже оно было одно только в театре, все равно зал был бы переполнен и дрожал бы от взрывов аплодисментов.
Имя это было … Вертинский.
Григорий Владимирович Молдавцев — антрепренер и владелец кабарэ «Альпийская Роза» на Дмитровке природным чутьем настоящего театрала сразу же оценил по достоинству представшую перед ним однажды вычером высокую худую фигуру «Антоши Бледного».
Молдавцев умел разбираться и знал настроение и вкусы тогдашней московской, а, значит, и вообще российской публики.
Одним внешним видом Антоша уже был для Молдавцева находкой, но это был лишь примитив и его надо было еще отшлифовать, обработать и тогда выпустить на сцену.
Через несколько недель такой образ был создан, отшлифован, и еще через месяц уже гремел на всю Москву.
Когда в один из субботних вечеров в промежутке между выступлениями Икара и мильтона, на сцену, задрапированную черными и темноватыми материями и погруженную в полумрак разноцветного освещения, медленно и как бы воздушно выплыла бесшумная анонсированная фигура паяца в желтом с бахромой шутовском колпаке и пышном жабо, переполненный зал пытливо смолк. Странно признаться, было видеть угловатый грим лица страдальца с ласковой и нежной грустью в мимике и телодвижениях — в смешном шутовском наряде и колпаке.
И еще более странным показалось публике, что этот паяц вместо обычных трафаретных веселых фраз и шуток заговорил вдруг о тоске, о чем-то несбыточном.
Новый жанр затронул наболевшую чувствительность человеческих сердец и едко разбередил душу тоску о нежности, ласке и любви, придавленную господствовавшими тогда криками о войне и смерти, о могилах, о сиротах.
Психологически момент для выступлений «Антоши» был подобран более чем своевременно и удачностью этого момента отчасти и объясняется невиданный еще в столице успех, сопутствовавший дебютам Антоши.
Уже пятое выступление нового кумира прошло, как «бенефисное». Публика встречала и провожала его овациями. Сцену заполяли цветами и подарками. После каждого выступления театральные служители гуськом по специальным подмосткам заносили на сцену корзины цветов и букеты.
Артисту дарили цветы, портсигары, деньги, кольца. Женщины снимали с себя браслеты и бросали ему на сцену. Мужчины посылали трости с золотыми и серебрянными набалдашниками. В корзинах с цветами обнаруживались и сюрпризы в виде живых мопсов, кошечек, попугаев и др.
Артист завоевал в один какой-нибудь месяц поклонение и стал популярнейшим человеком. Песенки его распевались без исключения всеми. Через бесхитростные, задушевные слова и напевы — Лилового Негра, Кокаинеточка, Трех Пажей и других песенок разочарованного во всем Пьеро — вышел на большую сцену новый артист — «Антоша Бледный», он же — Антон Вертинский.
Георгий Пин. «Р.». //Шанхайская Заря. № 1301. 16.02.1930. — С.4.
