Русский клуб в Шанхае

Разговоры о невыполненном долге русской эмиграции и о необходимости управления несознательными эмигрантскими «массами» для направления их на верный путь служения далекой родине ведутся все настойчивее и резче. Молодые и старые русские люди отработав должное число на фабриках и заводах идут в литературные кружки и с покорными лицами, не выражая протеста, не обнаруживая попытки оправдаться слушают тех, кто с высоты трибуны обличает их.

На одном из таких собраний было трогательно смотреть, как в ответ на наивные речи оратора, с нескрываемым презрением третировшего сидящие перед ним «массы», публика спокойно и удовлетворенно аплодировала. Русские люди всегда любили обличения, считая их каким-то духовным очищением. Но глядя на измученные работой, усталые лица, думая о том, как на рассвете эти обличаемые будут вставать, чтобы идти на изнурительный труд, было горько думать о том, как мало встречает признания их слишком тихий подвиг.

Так ли, действительно, не нужен этот ежедневный подвиг судеб эмиграции для судеб России. Быть может небесполезно вспомнить что достигнуто личными усилиями этих «масс», которых презрительно называют «пылью» и которым грозят, что они будут не нужны обновленной России. Эти люди, будто бы работавшие только для себя, сделали для России, для чести русского имени и для придания силы эмиграции больше, чем самые пылкие агитаторы. Это ясно из того, насколько под влиянием их усилий изменилось отношение к эмиграции и ее положение.

Десять лет назад на константинопольский берег были вытряхнуты из огромного мешка, нищие, полуодетые, больные и почти обезумевшие от перенесенных ужасов люди. Все они были совершенно неспособны к практической жизни, не знали никаких ремесел, не привыкли к работе и не имели никакого представления об условиях заграничной жизни. Вся их прошлая жизнь протекла в подготовке к какому-либо квалифицированному занятию, в новых условиях совершенно ненужному. Естественно, что все эти люди, из которых многие были ранены или контужены казались обреченными. Благотворительные учреждения пришли временно на помощь, с некоторой тревогой думая о том, что будет с этими тысячами если положение затянется. Большевики со смехом представляли, как эти никчемные люди привыкшие жить «за счет чужого труда» докажут свою непригодность теперь, когда у них отняты всякие средства к жизни. Гибель этих людей показала бы блистательно справедливость того, что все представители культурных слоев на самом деле никому не нужны, ни на что не способны и жили в России за счет трудящихся классов из которых «сосали кровь». Гибель этих выкинутых людей казалась совсем несомненной. Государства не впускали к себе русских беженцев, опасаясь вторжения нищих толп.

Но прошло десять лет. И большевики больше не смеются над обреченными смерти «тунеядцами», напротив они все время предостерегают коммунистов от опасности «грозных банд» эмиграции, которые по их словам, владеют общественным мнением Европы и Америки. Государства задерживают выдачу виз, но по противоположной причине: они опасаются для своих граждан конкуренции этих сильных и способных ко всякому труду людей. Как превратились эти толпы больных нищих в грозную силу для большевиков, в опасных конкурентов для благополучных народов: это сделано разрозненными усилиями столь ныне презираемых «масс».

Они спасли русское имя от презрительной жалости и окружили его ореолом и завистью. Сделали они это с полной скромностью, совершенно не сознавая значения совершаемого и стыдясь этой обнаруженной ими жизненной силы. В науке и искусстве русские имена завоевали почетное положение. Дамы-белоручки оказались неожиданными конкурентками французских портных и модисток и русские модные «дома» заняли первые места. Во всех ремеслах, на всех поприщах русские обнаружили большое умение, добросовестность, работоспособность. Администраторы крупных французских фирм жалуются на законную процентную норму установленную для иностранных рабочих и препятствующую принять наибольшее количество русских служащих.

Когда в одну из таких фирм явился представитель советской организации для заказа, то наивный администратор провел его на склад и с гордостью показал группу русских рабочих: «это наши лучшие служащие, ваши соотечественники» и большевистский агент не нашелся ничего сказать перед лицом этого победоносного русского труда. Такая пропаганда конечно сильнее и крепче всяких слов и русские люди инстинктом выбрали этот путь самоутверждения.

Известная сказка Салтыкова о двух генералах очутившихся на необитаемом острове и чуть было не погибших, пока им не удалось найти «отлынивающего от работы» мужика который немедленно занялся по их требованию устройством их жизни. Когда они вернулись домой они выслали ему на кухню рюмку водки и полтинник: «веселись, мужичина!» Салтыкову, как и всем тогдашним людям было ясно, что «генералы», то есть все культурные люди населения мгновенно погибли бы, если бы очутились одни вне привычных русских условий, когда всю тяготу жизни несет на себе мужик.

Сами привилегированные классы не сомневались в этом, но оправдывали лишь свое положение пользой которую они приносят культуре. Опыт был произведен в гигантских размерах, и неожиданно оказалось, что «генералы» не погибли, что лишившись всего прежнего, они организовали на «необитаемом острове» свое трудное существование. Между тем те, кто считали их тунеядцами, очень плохо справились с их прежней работой. Можно ли считать результаты такого «показательного опыта» столь незначительными?

Русский народ привык уважать труд. Барин-«белоручка» вызывал презрительную жалость. Сведения о заграничной жизни «белоручек» в корне изменило к ним отношение. Неверно что новой России не нужны будут исстрадавшиеся в одинокой работе люди. Напротив, именно их примет русский народ с наибольшим уважением, признав за ними право на лучший труд.

Способность к внутренней дисциплине, которая казалась чужой русскому интеллигенту, неожиданно обнаружилась в минуту бедствия. Отрабатывая свой восьмичасовой, а иногда более долгий, день, русский музыкант, профессор, техник или офицер не теряет связи с прежней своей специальностью, которой посвящает часы отдыха. Это именно и дает русскому рабочему ту моральную и культурную высоту, которая внушает уважение их сослуживцам.

Поэтому особенно удивительно слышать когда их укоряют за то, что «многие стараются жить новой жизнью только минимально необходимое число часов, а в остальные часы существовать так, чтобы чувствовать себя членами иной, высшей среды»: таким образом они будто бы мешают «устроению эмиграции на нормальных путях». Так, эмиграции как бы вменяется в вину отсутствие пролетарского «классового самосознания».

Действительно в маленьких русских ресторанчиках в рабочих кварталах можно присутствовать при любопытном маскараде. Забывая о своем рабочем костюме люди в короткие минуты отдыха говорят о литературе, искусстве или военных вопросах сохраняя все прежние способы выражения.

Унеся из прежней жизни только духовное свое достояние, они непостижимым способом пронесли его нетронутым через всю грубость, унижения и уродство доставшихся им испытаний – это ли не подвиг, достойный величайшего уважения?

Шанхайская Заря. № 1343 06.04.1930, с.13., Ю. Сазонова