Русский клуб в Шанхае

Посвящается русским женщинам

Посвящается Вам, только Вам Русские многострадальные женщины.

…Дребезжащие стекла дверей ресторана «Глория» – входит и выходит разношерстная публика, и в открытые двери вылетают на улицу густые клубы пара, смешанного со щекочущими нервы звуками новомодных фокстротов.

Огромная реклама танцев у главного входа в ресторан с многочисленными разноцветными лампочками.

Ресторанный художник старательно размалевал холст, изобразив на нем в рост стройную блондинку с изящными маленькими ножками в черных туфельках в объятиях американского матроса – реклама портового кабака.

Пусть идущие мимо него матросы всех стран света знают, тут есть «Рошен герлс» – у нас есть Русские женщины, они поют, смеются, пьют, танцуют, веселья хоть отбавляй. Их оскорбляют, даже бьют, а ты молчи, терпи и… улыбайся, иначе мигом лишишься этого неблагодарного заработка. Никто не заглядывает под маску этого веселья. Их смех – горькие слезы, их веселье – жизнь без выхода и нужда в борьбе за кусок хлеба…

…«Ну, когда ты возьмешь нас, мы хотим с тобой идти, другие дети всегда со своими мамами уходят, а мы всегда одни…» – жалобным тоном плача просят малыши взять их с собой уходящую в бар мать. «Милые дети, посидите дома, мама скоро придет. Вам «ама» расскажет…» – а у самой хлынули слезы и не дали дальше досказать – «…расскажет сказку», это китаянка-то, не говорящая по-русски, и вдруг – сказку русским детям… Не выдержала, подкосились ноги, присела на кровать. «Мама, что ты плачешь,» – проговорил маленький двухгодовалый мальчик, держась за платьишко своей 4-х летней сестренки. – «Не надо, мама, плакать, ну иди, иди, мы не будем проситься с тобой»… Вера Николаевна вытерла слезы, встала, машинально взглянула на портрет своего мужа и произнесла: «Коля, ты видишь мою муку»… – со стены на нее смотрело красивое, энергичное лицо русского офицера… «Мама, что ты с папой говоришь. Ведь его нет у нас, он умер…» – проговорила девочка, а малыш Павлик, ничего не понимая, повторял: «па-па, па-па»…

Вера Николаевна заплакала. Она обняла своих детишек, прижала их к себе и горячо принялась их целовать, а неудержимые слезы снова наполнили глаза. Видя эту сцену, китаянка-ама подошла и, взяв за плечо всхлипывающую Веру Николаевну, просила успокоиться и не расстраивать себя, и идти в бар. Вера Николаевна встала, вытерла лицо платком, запудрила его и вышла под плач детишек, которых «ама» оттаскивала от дверей.

Уж поздно. Вечер. А маленькая девочка Нюся не спит, сидит у кроватки спящего братишки и ждет маму. Рассвело. Пришла Вера Николаевна. Усталая, разбитая. Взглянула на спящих малюток. Нюся так с заплаканными глазками, не раздеваясь, уснула, хотела их поцеловать, но раздумала – изо рта пахло вином и табаком…

…Николай Иванович Святский, поручик Русской Армии, лежал больной чахоткой, полученной от простуды на лесных концессиях в Шитоухедзы, где он работал простым рабочим более двух лет, поддерживая существование свое и жены Клавдии Петровны. Болезнь свалила его окончательно, для лечения нужны были деньги – необходимо было переменить климат, но куда же без денег, мало того, уже не было средств к существованию. Положение критическое, хоть вешайся. Клавдия Петровна пробовала взять столовников – ничего не вышло, ходила предлагать в разноску парфюмерию, но не зная иностранных языков тоже получилось плохо. Наконец, поступила горничной в одну русскую семью, но вскоре пришлось уйти – неимоверно тяжелой оказалась работа – не пожалели свои соотечественники, не выдержала, ушла. Но что же делать дальше. Жить на что-то надо… Дома лежит больной муж – бросить его и уйти, не в ее духе. Прожить 10 лет вместе и бросить больного – ни за что, но ведь жить как-то надо и она поступила в бар. Отчетливо сознавая, какую жертву она приносит, но другого выхода нет… «Клавочка, скорей бы мне умереть, уж очень тяжело смотреть на тебя. Моя законная жена, генеральская дочка танцует в кабаке с пьяными матросами… Я не могу». – «Коля, не надо расстраивать себя, ничего, поправишься, Бог даст, будешь снова работать, сменишь меня, и я уйду из бара, из этой кабацкой жизни».

«Можно к вам?», – послышался за дверями грубый женский голос… – «Войдите»… ответила Клавдия Петровна, и в комнату вошла хозяйка бордингауза с двумя листками бумаги и, обращаясь к обоим, просила немедленно уплатить за комнату и стол.

Клавдия Петровна просила с платой подождать неделю, но хозяйка и слушать не хотела. Клавдия Петровна подошла к шкафчику, вынула оттуда последние две десятки и отдала ей. Получив деньги, хозяйка ушла. «Вот, Коля, видишь какие люди, разве у них есть душа, не уплати им, выбросят на улицу, вот это и заставляет служить в баре»…

«Мамочка, у нас в гимназии в ноябре будет вечер, мне очень бы хотелось иметь такое же голубое платье, как у Тани Скворцовой, уж очень оно мне идет», – радостно прощебетала Соня, влетая в столовую и, бросаясь с поцелуями к матери. «Ах, оставь Соня, не до платьев теперь и балов»… «А что, мамочка» – испуганно проговорила Соня. – «Как же, вероятно, бежать скоро придется, вот-вот большевики займут город. Отца срочно вызвали на какое-то экстренное заседание в управу». К крыльцу подъехал извозчик, из пролетки которого вышел взволнованный Петр Игнатьевич Струйский, член местной управы, сунул ему в руку за проезд, вскочил в парадную и стал нетерпеливо стучать в дверь. Не успела жена Наталья Ивановна ему открыть, как он отрывисто сказал: «Скорей собирайтесь, сегодня вечером бежать придется, ночью могут войти в город большевики». Наталья Ивановна так и остолбенела. «А как же дом, лошади, хозяйство?». «Что успеем и сможем взять с собой – возьмем, а остальное бросим. В пароход лошадей и дом не погрузишь».

Последний японский пароход увозил запоздавших русских беженцев по водам Желтого моря. Семейство Струйских приехало в Китай, выбрав местожительством город Харбин, где Петр Игнатьевич думал заняться коммерцией. Попробовал – неудачно, прогорел. Выехали в Шанхай искать счастья, но тут и совсем ничего не получилось. Сбережения были прожиты, не приспособленные к жизни за границей Струйские стали бедствовать. Проходили месяцы, годы, положение не улучшалось, а наоборот, становилось все хуже и хуже. Пробовали устроить Соничку куда-нибудь на службу, не смогли, да и что она могла получить без знания языков, 15–20 долларов, а на это семью нельзя содержать, и Соня решилась – поступила в бар, дабы прокормить своих родителей-стариков…

…Все эти Веры Николаевны, Клавдии Петровны, Сонички Струйские и есть русские женщины и девушки, загнанные в бары безжалостной судьбой, где они пьют ежедневно для увеличения своего мизерного жалования, получая проценты с выпитых гостями напитков, сидят в компании пьяных, терпят унижения, издевательства и поистине несут тяжелый крест, но за что?

– За кусок хлеба себе и своим малюткам, засыпающих с заплаканными глазенками не под колыбельную песню своей матери, а под непонятное ворчание китайской амы.

– За кусок хлеба себе и своим безработным и больным мужьям, давших когда-то все необходимое своим женам.

– За кусок хлеба себе и своим старикам-родителям, не приспособленных на чужбине прокормить семью.

Но Рассвет близок… Русская женщина, перенеся невероятные страдания, снова будет любящей матерью, верной женой и невестой. Кошмары настоящей жизни пройдут, и среди яркого солнечного дня будут казаться лишь страшным сном.

Слово № 350. 26.01.1930 – С. 9.,Ал. Ленков