Русский клуб в Шанхае

I. Нищие

Господин К. рассказывал: «Я много болтался по Южному Китаю. Где пешком, где на тачке, где в паланкине, а кое-где и на автомобиле. Достаточно было остановиться, чтобы вся деревня высыпала к машине.

Вы, конечно, видели шанхайских нищих, хотя их и гонят с концессий. Трудно выдумать что-нибудь более отвратительное, но на Юге они еще ужаснее. Ведь там каждая рисовая болотина, как английский кэкс-изюм, начинена мертвецами. Есть целые поселки, которые поголовно заражены сифилисом и накожными болезнями, еще мало известными европейской медицине. Кожа то высыхает и превращается в роговую чешую, то покрывается опухолями в куриное яйцо. Сплошь все тело!

Когда эти чудовища, в одних широкополых шляпах вместо костюма, хватались за спицы моей машины, мне казалось, что они могут заразить даже каучук автомобильных шин.

Я бросал им копера и «кэши» (мелкая разменная монета в 1920-1940-х гг. в Китае — Л. Ч.) — эти крохотные монетки, ценою в десятую нашей копейки, с квадратной дырочкой посередине. Одним я давал больше и слушал, что скажут другие. Они меня не стеснялись: ведь девяносто пять процентов местных иностранцев не знают китайского.

Как-то раз, среди нищих я заметил старуху. Она была лысая, тощая, с дырой вместо носа. Ее омерзительное тело в почерневших язвах скрывал один микроскопический передник. Я кинул ей впятеро больше, чем другим. Началась свалка. Вся свора с проклятьями набросилась на ведьму, стараясь отобрать деньги. Она упала на монеты, подгребла их под себя и дико визжала. Тогда один из нищих, вероятно, их старшина, крикнул дословно:

— Стойте, товарищи! Я понял иностранца: его зрение оскорбила нагота этой почтенной госпожи!

II. Муравьи

Да, они — муравьи. Щепка, преградившая знакомую дорожку, заставляет беспомощно метаться целую процессию муравьев: ни один не догадается перелезть или обойти препятствие. Их ум — или инстинкт — направлен только в одну сторону. Он в глухих шорах.

То же самое у китайцев. Люди одной мысли, в особенности чернь.

Нет другого города в мире, где бы уличные столкновения были так часты, как в Шанхае. Не только автомобили, — сшибают с ног даже рикши.

Ревёт-надрывается клаксон, гортанно вопит рикша, но мозг прохожего в шорах: у него одна мысль — перенести чашку с рисом на другую сторону улицы. Он ей загипнотизирован. Он глух и слеп ко всему остальному. Очнется только тогда, когда тонкая оглобелька или крыло автомобиля въедет ему в спину. Смотря, он не способен слышать. Слушая, он не способен видеть.

Его нервные рефлексы действуют с убийственной медлительностью, его ум закостенел, потеряв гибкость. Потомок, он делает то же самое, что делали его прапрадеды целыми тысячелетиями. И наследственная профессия отразилась даже на его теле.

Вот плотник. По шестнадцати, по восемнадцати часов в сутки он пилит, задрав левую ногу, чтобы придерживать доску текового дерева. И пальцы его ноги стали пальцами обезьяны: могли бы держать ими свои палочки для еды.

А посмотрите на щупальца менял, писцов, скупщиков яшмы, посмотрите на громадный череп, посаженный на тщедушном теле китайского доктора прав, посмотрите на мускулатуру фиолетово-коричневых геркулесов, волочащих с двухнотным «Хо-Хэ!» громадные тяжести на лямках. Все они с детства посвящены одному и тому же труду. А мысль — в глубоких шорах.

Во времена мудрых правлений императоров прошлого, философы учили избегать унижающего труда и не становиться ни огородником, ни ткачом, ни плавильщиком бронзы, ибо мысль и мудрость притупляются от постоянного соприкосновения с теми же предметами, с тем же ремеслом.

Но кто помнит и в состоянии исполнить теперь их мудрые наставления? — Одни богачи в садиках с ноздреватыми горками из туфа, да форноли-красавицы в кожаных сжиманиях многосильных Роллс-ройсов.

Остальные забыли. И ум их окостенел. Да, они — муравьи.

III. Вывески

Мы ходим по китайским улицам как глухонемые, почти как слепые. То есть, мы видим, конечно, но так мало понимаем. А между тем даже простые вывески сверху и по бокам входов в глубокие темные лавки, — эти черные и красные массивные доски, — хранят в своих путаных золотых запятых целые Бедекеры (Карл Бедекер — германский издатель путеводителей по разным странам. Слово «Бедекер» стало названием путеводителей, которые выпускаются до сих пор — Л. Ч.) для путешествий вглубь китайского быта.

Над входом обычно висит главная вывеска: по сторонам — объяснения и реклама продаваемым товарам.

Вот несколько пекинских и шанхайских образцов:

«Дом превосходных Ароматов», — предлагает «музыкальные пиршества с вином маньчжурским и китайским гостям».

«Таверна Пьяной Луны», — продает «мясо черных кошек, — излюбленное лакомство кантонцев».

«Сад Вечной Весны», — предлагает клиентам «вино и уксус для рождения детей, лучшее душистое зерно и все виды сушеных овощей».

«Мир на Морях», — торгует «всеми сортами лучшего риса для семейного употребления».

«Храм Счастливой Середины», — в нем «подается полуденный чай, и приготовляются искусно следующие лекарства: порошки для детей; пилюли «Белого Феникса», помогающие женщинам; глазные примочки из восьми драгоценных веществ; укрепляющие и гармонизирующие пилюли, и другие пилюли, — против соблазнительных последствий опиекурения».

«Облако Радости», — название лавки часовых дел мастера.

«Небесная Вышивка», — торговля угольщика.

«Драгоценная и Благожелательная», — печник.

«Счастливый Союз Всех Добродетелей», — аптека.

«Кристализованное Процветание», — бюро гробовщика.

Ну, разве это не целые поэмы в двух-трех словах? Не тени близкого, но непонятного нам мира?

IV. Бабочка

Пустяки, крохотная, микроскопическая черточка, но такая характерная.

Везде, у всех народов Европы, бабочка является символом грации, легкости и красоты. Она — подруга хрупких, прелестных фей, даже их воплощение. Правда, несколько таинственен ее выход из куколки, но разве кому-нибудь придет в голову считать ее ядовитым или вредным существом?

Иначе в Китае.

В первые, — особо мучительные, — дни шанхайской жары я сидел на балконе аттика, жадно глотая скупой бриз окружающих рисовых болот. Около липы крутились тучи невыносимых москитов. Вдруг большая, — с ласточку, — тень метнулась над абажуром и бесшумно села на вьющиеся розы.

Это была ночная бабочка не меньше птицы. Прихотливый вырез яблочно-зеленых крыльев заканчивался длинными ободочками, увеличивая ее сходство с ласточкой.

Я осторожно взял мохнатое тельце и бросил вниз, во тьму. Бабочка, оглушенная, завороженная светом, сейчас же вернулась к лампе. Я снова взял ее и стал рассматривать нежные коричневые глазки на крыльях.

— Капитана! — заволновался вошедший бой, зажимая пальцами нос. — Его шибко плохой люди есть! Наша говоли: она пыль пускайло; как ваша в живот глотай, — шибко пухо! Грудь боли, живот боли, — тун-тун (голова — Л. Ч.) боли! Сто солнц проходи, — больной люди пропадайло. Его червяка игаян есть!..

А червяк, — иероглиф червяка, — входит в названия всех пяти ядовитых животных, символизирующих китайских гадов: тысяченожки, змеи, пауки, жабы и ящерицы. Последняя так и называется: «червяк-тигр».

Вот в такую милую компанию попала на Востоке легкая подруга фей!

Слово № 335. 07.01.1930 — С. 6., М. Щербаков

Часть вторая