Русский клуб в Шанхае

На почту РКШ пришло письмо от иркутского прозаика Геннадия Русских. К письму прилагался файл с новой повестью  Геннадия. События в повести разворачиваются в 2001 году (год белой змеи по восточному календарю). Молодой парень Женька Балябин приезжает на языковую практику в Китай. Их группа из 25 человек в основном девичья, парней всего двое – Женька и паренек из Питера Артем. Женьке нравится Китай, но его с этой страной связывает и нечто большее. Когда-то давно, сюда, в Манчжурию, ушел с белыми отрядами его прадед. События разворачиваются так, что Женька встречается с переводчицей китаянкой Фэй Хуа. Эта, казалось бы, незначащая встреча, станет прологом для дальнейших событий, за которыми последует драматическая развязка:

«Женька сам не помнил, как ноги понесли его через застывший плац, в узкую калитку в заборе, которая вела к арматурным воротам, как он перелетел одним касанием потешный заборчик из колючки. Он не слышал, как беспорядочно захлопали выстрелы с той и другой стороны. Он видел только, как испуганно металась на той стороне его Фэй Хуа, что-то крича ему и взмахивая руками. Он не пробежал, а пролетел эти пятьдесят метров одним махом. И вот он рядом, вот они гладкие круглые ладони в ямочках, чуть покрасневшие от мороза, сливовые волосы из-под кокетливой шапочки. Их разделяет только один, совсем несерьезный ряд колючей проволоки, еще миг и он перелетит через эту преграду, как птица. Но что это так остро кольнуло в спину и так тяжело дышать? И почему, Фэй Хуа, ты плачешь? Ты плачешь от счастья?».

Ниже мы публикуем отрывки из повести Г.Русских::

 

1

Заложив руки за голову, Женька закрыл глаза. Тотчас кто-то в голове точно нажал на просмотр видеокамеры. Перед глазами вновь поплыли сельские картины – убегающие к горизонту поля, скирды на зализанных по углам тазиках-полях, линялое небо, люди в суньтьяновках. Кадр сменился. Четко и ясно предстали родители, братья. Потом видеокамера восстановила в сознании их приезд в Далянь, стремительное шествие в людском потоке, разговор на нагретом парапете, приход в гостиницу. И хоть у них в запасе еще полтора дня – 36 часов и они только начали их отсчет, Женька поймал себя на мысли, что уже послезавтра утром им придется уезжать. Еще не прожив, он уже вроде как жалел о не потраченном времени, словно оно ушло. Ох уж это время. В школе оно тянулось, немножко занудно, как тугая резина. В институте оно уже пошло довольно резво, а к концу учебы оно уже побежало. Дни, как карточки стремительно вылетают из фотокамеры мгновенного фото, запечатлевая лишь короткие наиболее яркие мгновения. И несутся дальше. Казалось, только вчера они мчались из шеньянского аэропорта, по горячей автостраде в гудящий город-муравейник Шеньян. А сегодня… Всего за месяц с небольшим и столько событий – думал Женька. — Приезд, школа, жара, Маринка. Как все быстро. Боже мой, а как рванут дни когда мне будет 40, 50? Или хотя бы 30?» Но даже цифра 30 Женьке пока показалась далекой и нереальной, как холодная галактика.

— Ты меня слышишь, Дэн? – донеслось до Женьки как будто из далекого далека.

Что с тобой? Сморился? Я говорю, жрать охота,- подражая Косому из «Джентльменов удачи», кричал Артем, уже сидевший на своей кровати поджав по-турецки ноги.

Есть, малость, – Женька потянулся и, отзываясь на шутку, хотя еще очень хотелось побыть в своих грезах, заковеркал язык.- Очень охота, Артем Алибабаевич. А в школе сейчас ужин, миень тхяо ((лапша)).

— Какие будут предложения?

— Предложения самые простые: найти русский ресторан, выпить русской водки, нажраться русского борща, а лучше щей и завалиться спать. А еще можно, как говорит Толя Толокно, вареной картошечки, селедочки и… водочки. Русской из холодильника.

— Все не годится. Во-первых, китайцы, как ты знаешь, не выносят селёдочного духа. А во-вторых, мы где? На море. Поэтому, как идейный вдохновитель этой поездки, предлагаю пойти в ресторанчик морепродуктов. И непременно на берегу. И ограничиться хорошим пивом.

— Водки, водки хочу, своей, в запотелой бутылочке,- канючил Артем.- Позвони им, спроси на их тарабарском языке, где здесь можно водки, русской, родной купить. Потому что от одного только вида ихнего пойла меня воротит. Я плачу.

— Может…

— Звони!

Проблема с русской выпивкой оказалась не такой уж сложной. В соседнем дорогом отеле, как узнал Женька в информационной службе гостиницы, был русский ресторан (но Женька не стал об этом говорить Артему), и там можно было купить все, о чем мечтал Артем – даже вареную картошку и селедку. Но Женька решил все сделать по-своему. Вареной картошки и селедки в его и Артемовой жизни будет еще не мало. А вот ресторанов с обилием и разнообразием совершенно редких экзотичных морепродуктов, кто знает. Осталось выяснить – куда пойти? Они спустились в небольшой холл гостиницы. Администратор, совсем юная китаянка в темно красной шелковой кофточке с золотистыми драконовыми разводами, с охотной услужливостью рассказала, что рядом с вокзалом, на морском берегу, есть несколько хороших ресторанчиков, куда каждое утро рыбаки привозят свежую морскую живность. Там за вполне умеренные цены, можно хорошо поужинать. Голосок у нее был похож на детский лепет.

— Сесе нинь, сяоцзе. Ниде ченьшан чжен пхяолян! (Спасибо, барышня. Ваша кофточка очень красивая)) – Женька был галантен.

— Бу кеци ((Пожалуйста)),- точно всхлипнула китаяночка, зарделась, потупив глаза, потом взглянула на двух, таких же, как она девчушек, и они все вместе залились веселым смехом, похожим на журчание маленького искусственного фонтанчика, стоящего тут же, в холле, рядом с капроновой зеленью пальм.

— Слушай,- спросил Артем, когда они вышли из гостиницы и направились в сторону вокзала. – Эти китаянки, в самом деле, такие…

— Какие?

— Ну… такие… не затюканные, воспитание из них прет. Такое ощущение, что тут с демократией полный ажур.

— Задолбал ты меня со своей демократией.

— Ну, извини, — не обращая внимания на Женькин тон, реагировал Артем.

Уже наступил вечер. Нагретые за день улицы, засверкали огнями. Мимо, с тихим шумом проносились синие, черные, красные, белые автомобили самых разных европейских марок. Но больше всех было красных такси с черными шашечками на желтых фонариках — «фольксвагены», местного производства. Где-то, совсем рядом, играл живой оркестр. Город быстро наполнился людьми. Они неторопливо прогуливались по мощеным тротуарам, торговым улочкам, магазинам, зазывно светящимся многоцветными неоновыми вывесками. Много машин стояло на стоянках у гостиниц и отелей и у той, где был русский ресторан и где Женька намеревался купить бутылку водки. Высокое крыльцо было застелено красной дорожкой. Трехметровую крутящуюся стеклянную дверь охраняли два традиционных каменных льва. Тут же стояли в кадках живые пальмы и цветы в горшках на ступеньках. По периметру крыш красно светились традиционные китайские фонарики с золотой вязью иероглифов. Отель сиял огнями и был похож на громадную стеклянно-зеркальную посудную стенку. Как и десятки таких же, он выглядел не просто богатым, а вызывающе роскошным.

Проблема с водкой решилась довольно быстро и стала для Женьки сюрпризом – водка оказалась «Столичной» и была произведена на иркутском заводе «Кедр» из байкальской воды. Это было настолько неожиданно приятно, что вместо «поллитровки», как намеревался Женька, он, сам того не желая, купил «семерку» — 0,75

Они спустились к морю и долго выбирали, в какой ресторан пойти. Наконец, остановились на одном, который, на их взгляд, показался не слишком дорогим и не совсем уж затрапезным. Те же каменные львы у входа, пальмы в кадках, дорожки, цветы, красные фонарики. Весь холл ресторана вдоль стен был заставлен вместительными, в несколько ярусов, аквариумами. В прозрачной воде плавали, ползали по дну и по стеклянным стенкам самые разные морские чудища. Это было больше похоже на выставку аквариумистов, чем на заведение, ублажающее человеческое чревоугодие. Сходство усиливали яркие голубые подсветки и пузырьки воздуха от работающего компрессора. Тут же лежали сачки самых разных размеров. Женька поймал зачарованный взгляд Артема.

— Ну, блин…- только и развел тот руками.

Ресторан был отделан под дерево, с колоннами и по стенам висело множество картин-эстампов на шелке под старинную китайскую живопись – с птичками на ветках, горными вершинами, под облаками, мирно пасущимися стадами, волами и погонщиками на рисовых полях. Каждая картинка сопровождалось витиеватыми надписями китайских иероглифов, и была оформлена в аккуратные деревянные рамки.

К еде у Женьки было отношение достаточно индиферентное. Это не значило, что он не любил вкусно поесть. В родном городе он был не большой любитель погурманить в каком-нибудь ресторанчике. Да и, как ему казалось, вкусней, чем жарит, печет и варит мать, не приготовит никакой ресторан. Даже пиццу. Но здесь… Порой Женьке казалось, что вся жизнь в этой Срединной стране крутится только вокруг жратвы: и политика, и экономика, и культура. Еда, весомо, зримо, аппетитно, богато и тучно окружала, пронизывала и вела за собой китайский люд. Она зазывно и сыто шагала по городским улицам, делая остановки на стихийных рынках, в бесконечных ресторанчиках, лавчонках и магазинчиках. Ехала на грузовичках, мулах и осликах, велосипедах. Лежала на балконах и просто на асфальте, распространяя окрест запахи яблок, лука, капусты, персиков, морепродуктов, восточных пряностей и разогретого масла. Она манила, вызывая неодолимое желание окунуться в этот бездонный омут чревоугодия.

Женька заметил, что если в Шеньяне, чуть ли не в каждом доме, не встретится хоть какой-то маленький ресторан или кафе – значит это не Китай. Всего за один доллар – восемь китайских юаней – здесь можно плотно пообедать: выпить бутылку хорошего пива, съесть китайских пельменей, салат, рисовую или кукурузную лепешку. Все свежее, с огня, пряное и ароматное. Разогретую пищу есть не принято. Тут же, на плиточных тротуарах, организованы стихийные кулинарные выставки. Десятки, сотни блюд из рыбы, мяса, риса, овощей и фруктов. Все сделано настолько затейливо и с усердием, что кажется, порой, произведением искусства. Наверное, так оно есть, потому что, по меткому наблюдению Ольги Александровны еда для китайца – не просто еда, а целый ритуал. Как правило, он станет есть в спокойной обстановке с близкими и желанными людьми, с непринужденной и доброжелательной беседой, с маленькой рюмочкой водки из гаоляна, а чаще без нее. Спиртное здесь служит не для опьянения и веселья, а для ускорения процесса обмена веществ, или как сказал один китаец, чтобы кровь веселее бежала по жилам. В последние годы, вместе с бурным экономическим ростом, водку заменило высококачественное и дешевое пиво, хотя это совсем нетрадиционный для Китая напиток. Основная пища – овощи и рис. Но… Иногда кажется просто немыслимым, что из одной только пекинской капусты, можно столько приготовить блюд. Китайская пища, в отличие от тех же корейской и японской, пряная. Основной вкус – солено-сладко-кислый. И невероятное количество всевозможных специй, начиная от перца и аниса, до самых экзотичных, характерных только для Китая. Очень популярна смесь из пяти специй. Перед началом приема пищи — если это не шумное застолье – обязательно чай, либо зеленый, либо цветочный – опять же по местному выражению – потроха размочить. Вместе с чайным набором – обязательно горячая махровая салфетка для лица и рук. Упакованные в пакетик палочки для еды. Скорее правило, чем исключение – отсутствие перекусов между завтраком обедом и ужином, определенное время для трапезы. Зато сама трапеза – торжество плоти.

— Что закажем? – спросил Женька Артема.

— Ты меня спрашиваешь? Я ж в этом ровным счетом ничего…

— А ты выбирай, — кивнул Женька на стол-витрину, заставленную несколькими десятками выставочных блюд, больше похожих на произведение искусства, чем на презренную жратву. – Ткни пальцем сначала в блюдо, а потом в рыбину в аквариуме. Здесь можно и без языка. Хотя, постой…

Женька подозвал официанта и попросил его предложить, что-нибудь фирменно-оригинальное. После нескольких минут разговора, он повернулся к Артему.

— Фууюань ((официант)) предлагает китайский самовар,- Женька улыбнулся.

— Чего?- тоже недоверчиво улыбнулся Артем.- И у них есть самовар? Попробуем.

— Слушай, я может чего-то не допонял, — Женька пожал плечами,- но весь ужин из свежих морепродуктов для каждого из нас обойдется всего в 60 юаней. С пивом.

— Комплексный обед, что ли?

— В том-то и вопрос, что нет. Как я понял: сиди хоть целый вечер, ешь и пей сколько

угодно и за все про всего по 60 юаней с носа.

— Это ж всего 240 наших деревянных! Столько стоит полкилограмма перемороженных креветок. Ты в своем уме? Переводчик, блин. Узнай-ка поточнее.

Озадаченный Женька снова подозвал официанта. Переспросил. Опять пожал плечами.

— Да нет, все так, как я сказал.

— Ну дела, что ж попробуем китайского самовара.- Артем тронул Женьку за рукав. – А ты спроси, можно со своей-то водкой, не за пазухой же разливать. В наших-то ресторанах со своей не пускают.

Официант долго не мог понять, чего от него хотят, а когда понял со словами «Сулян! Сулян!» ((советские)) просиял, как начищенный пятак и утверждающе развел руками – «мэй вэнти» ((нет проблем)) – пейте свою водку.

— Слышь, совками нас обзывает, харя узкоглазая,- пробурчал Артем. И слащаво улыбаясь в лицо официанту, повторил – Говорю: харя ты, узкоглазая.

Тот снова просиял и повел их к круглому столику у окна, с видом на море, в котором плавно колыхались огни города. В стол был встроен небольшой таган, с трубой посередине, как у самовара и подогревающийся снизу газовой горелкой. Расторопность официанта поражала. Не успели они усесться, как на столе уже появилось несколько крепкосоленых – для возбуждения аппетита — салатов из фасоли, арахиса, редьки и морской капусты, лежали упакованные в целлофан палочки для еды и горячие махровые салфетки для лица и рук. Тут же стояли фарфоровые соусники, кубышки для водки и тонкостенные стеклянные стаканчики для пива. Официант зажег горелку, наполнил таган из чайника горячей водой и накидал в него каких-то специй. Не успели Артем с Женькой протереть горячими салфетками лицо и руки, налить по первой, как он принес на тарелках шевелящихся креветок, небольших крабов, мелкой рыбешки, каких-то ракушек, из которых выглядывала желеобразная шевелящаяся плоть, и все это вживе ссыпал в начинающую закипать воду. Потом на столе появилась зелень – свежий салат, лук, петрушка и что-то похожее то ли на крапиву, то ли на одуванчики. Это было каким-то деловитым апофеозом жратве.

— Помрешь, и не будешь знать от чего, — пробурчал Артем. Потом он попытался призвать все свои познания в китайском и, краснея, что-то мыкал смотрящему на него улыбающемуся официанту, выделывая экслибрисы на пальцах. Потом побагровел и обратился к Женьке. — Скажи ему, пусть принесет хлеба и вилку. Пусть сам жрет своими палочками.

— Да Тёма, тебе бы переводчиком для глухонемых работать на телевидении. Здорово ты пальчиками кренделя выделываешь,- хохотнул Женька и передал официанту просьбу Артема.

— Раздражают меня почему-то эти рисовые морды. Эти улыбки, не поймешь или радуются или насмехаются. Ладно, давай по первой,- сам разлил Артем в кубышки водку.

Выпили. Огненный глоток, обжигая, пробежал по пищеводу и быстро разлился по нутру приятным теплом. Мир сразу порозовел. Захрустели свежим лучком и зеленью.

 

2

«Море смеялось…» Морская гладь, еще не набравшая летнего тепла, прохладно, лениво и глубоко вздыхала под знойными лучами, таяла на горизонте, сливаясь с почти выбеленным, как линялая джинса, небом.

Было позднее утро или ранний обед – время, когда на рыбачьих джонках причаливали к песчаному, морскому берегу рыбаки, сьезжалось население близлежащих деревень и, прямо здесь, у кромки воды, в один миг организовывался стихийный рынок, шла бойкая торговля рыбой и разными морскими тварями, за которые в России платят немалые деньги. Усатые креветки, красные, с обвязанными для безопасности клешнями раки, гребешки и другие неведомые Женьке морские чудища шевелились, били хвостами, извивались в рыбачьих садках и пенопластовых ящиках вперемежку с кусками льда. Гвалт, эмоциональная китайская речь, шум прибоя и рокот маломощных дизельков на рыбачьих джонках, экзотичные, с обожженными солнцем телами, обветренные и просоленные, босоногие, в редкой многодневной щетине, похожие на разбойников рыбаки, пряный запах дыма и китайской кухни от прибрежных ресторанчиков, знойный берег – все слилось в дивную, доселе неведомую Женьке симфонию.

Еще вчера – духота, бешенный, подавляющий ритм рукотворного, многомиллионного стеклянно-бетонного мегаполиса, в котором чувствуешь себя букашкой, маленькой шевелящейся креветкой.

Сегодня – что-то сродни горьковско-босяцкому, стихийному, природному и простому и потому притягательному и трогательному. И апофеоз всему – точеная фигурка Фэй Хуа, в белоснежной футболке с открытыми плечами, светлых до колен шортах и кокетливых босоножках на аккуратных маленьких ступнях. Женька до сих пор не мог поверить в свалившееся счастье, пощипывал себя за тыльную стороны ладони: не сон ли это? Море, скромный, прокаленный жарой домик, почти у кромки воды, любимая девушка и переполняющая каждую клеточку тела несказанная радость. Произошло это настолько быстро и неожиданно, что казалось неправдоподобным. Вечером, провожая Фэй Хуа домой, он и предположить не мог, что утром, чуть свет, Маленькое Счастье позовет его, еще заспанного, недовольно сопящего к телефону и знакомый голос, таинственно и одновременно решительно скажет:

— Женя, ты готов к поездке на необитаемый остров?

— С тобой, хоть на край света, — сон как рукой сняло.

— Автобус через два часа. Встречаемся возле «Ока Дракона».

— Йес! – заорал Женька, когда Фэй Хуа положила трубку.

Потом они идут по сельской грунтовой дороге, которая уходит прочь от берега, в глубь материка, мимо стоящих на пути, и алюминиево поблескивающих на солнце, громадных ветряков-генераторов туда, где пологие склоны покрывают какие-то низкорослые кустистые деревья. Впереди фрагмент копии Великой китайской стены. Морской бриз вращает металлические лопасти ветряков, и вся округа выглядит романтично-виртуальной, точно из фантастического фильма, в котором вот-вот должны появиться космические пришельцы. Или на крайний случай какой-нибудь китайский Дон-Кихот, с верным Санчо Пансой. А вдали, по холмам, тянется бесконечная череда приземисто-невысоких деревьев, и всюду сопровождающая их тонкая ниточка ирригационной системы, с узелками круглых бетонных емкостей, похожая издали на панораму Китайской стены.

Дорога тянется в гору и Женька с Фэй Хуа попадают в бесконечный яблоневый сад. Обожженные весенним солнцем крестьяне, черные как головешки, окапывают приствольные круги, белят известью стволы, доброжелательно и с любопытством поглядывают на двух красивых молодых людей.

Глядя на них, Женьке почему-то делается грустно. Сколько горя и мытарств выпало за сотни лет на долю этих простодушных в своей природной доверчивости людей и их предков. Как и русские, они привыкли выживать, ради продолжения рода. Клеточным, генетическим чутьем в любую минуту они готовы к приходу Гоминьдана, Мао Цзедуна, Ленина, Горбачева, Ельцина, Дэн Сяопина, восстаниям, мыслимым и немыслимым перестройкам, лишь бы выжить, встретить новый рассвет, услышать смех и плач своих детей и с затаенной улыбкой надежды, поднять свою древнюю, приросшую к мозолям мотыгу, и тюкать ею до седьмого пота, думая извечную крестьянскую думку о лучшей доли.

Падающие с кистей на серую землю капельки извести, похожи на застывшие снежинки. А может окаменевшие слезы этих людей?

Женька вдруг ощущает какую-то неодолимую тягу жить и работать рядом с этими людьми. Забыть, вычеркнуть из жизни городскую суету с ее обманом, грязными пороками, нищетой одних и богатством других, завистью, телевизором, Интернетом, навязанными идеалами быть успешным и процветающим, и прочей мишурой, искусственной, придуманной людьми игрой в непонятно какой прогресс. Жить с Фэй Хуа в маленьком, прогретом солнцем домике, встречать рассветы и провожать закаты, видеть, как зарождается, живет и умирает живая жизнь. Женька ловит на себе внимательную улыбку Фэй Хуа, смущенно отводит глаза.

На широком плато, среди деревьев виднеется сооружение, похожее на крестьянскую хижину, сложенную из громадных природных цельных каменных плит. Женька с Фэй Хуа подходят к среднего роста китайцу, по-интеллигентски странноватому, в очках. Таких в России зовут ботаниками. Почему-то Женька сразу определил, что он здесь за старшего. Но оказалось, что он из города, работает инструктором местного райкома партии и курирует вопросы сельского хозяйства и зовут его Чен. Женьку с Фэй Хуа интересует: что же за странное древнее сооружение?

Чен охотно рассказывает, что по преданию, этой каменной хижине более двух тысяч лет. И чуть ли не Лао-цзы доживал в ней свои последние дни и чуть ли не здесь он встречался с Конфуцием. Похоже, Чен и сам в это слабо верит, но предание есть предание. Это как ритуал, который для китайца порой важнее целесообразности. На вопрос: как же древний мудрец сумел сюда доставить, а затем сложить в хижину эти громадные, многотонные каменья, Чен добродушно пожимает плечами, поглядывая внимательно и чуть недоуменно на Фэй Хуа, которая нарочно говорит только по-русски, переложив все обязанности по общению с местным населением на Женьку. Чен, явно чувствуя в Фэй Хуа свою землячку, озадачен. По Фэй Хуа видно, что ей забавно, и она с удовольствием пудрит соплеменнику мозги. Солнце палит нещадно и у Фэй Хуа покраснели плечи.

Чен, видимо в силу своего «ботанического» склада ума, очень любознателен, может удивляться, как ребенок, и с удовольствием рассказывает о себе и своей семье. Про своего родного старшего брата Яна говорит – хитрый. «А вы»? – спрашивает Женька. Смеется: «Добрый». Он, единственный в семье, получил высшее образование. А его брат, и сестра смогли закончить только среднюю школу.

У Чена жесткие прямые волосы, гладкая, похожая на древний пергамент, здоровая кожа. Ему уже 40, но у Женьки такое чувство, что для китайцев от 30-ти до 60-ти лет возраст остановился на первой отметке. Что тому причиной климат ли, еда, либо все вместе остается только догадываться.

А вот о своем детстве он рассказывает почему-то скупо и неохотно, даже сердится. Отвечает односложно. Жили очень бедно, впятером в крохотной двухкомнатной квартирке. Основная пища – рис, морская капуста, травы да овощи, и тех не всегда вволю. Одежду донашивали друг за дружкой. Наверное, такие скупые ответы обусловлены его партийной принадлежностью.

Вместе со струями жаркого воздуха, обоняние порой улавливает тонкий яблоневый аромат, хотя плоды только завязываются и похожи на картофельные балаболки, тронутые нежным серебристо-бархатистым пушком. Если бы не видневшиеся вдали ветряки, то, глядя на древнюю каменную хижину, можно было подумать, что где-то там, внизу у фрагмента Великой стены, движутся берегом моря воины знаменитого Ши Хуанди, грозного императора династии Цин, обьединившего страну в империю две тысячи лет назад. Чен с гордостью рассказывает о садовом хозяйстве, что здесь растет знаменитый сорт Фу-ши, сочный, сладкий, тугой, наливной. От одного укуса – брызги в разные стороны. Он покорил не только всю Россию от Владика до Москвы. Его отправляют в Корею, на Тайвань, в Японию, США, а уж сибирские рынки, наряду с другими китайскими сортами, он завоевал, пожалуй, навсегда. Женька вспомнил, что и в Иркутске уже редко встретишь знаменитую, любимую сибиряками «семеринку», белый налив, антоновку. Теперь привычнее звучат «Фу-ши», «Го-гуан», «Желтый маршал», «Шан-си».

Время обеда. Чен приглашает вместе отобедать на центральную усадьбу. Здесь, под сенью виноградных лоз, яблоневых и грушевых деревьев, по-простому неприхотливая крестьянская еда: свежая зелень, редька, баклажаны, сладкий перец, рыба в кисло-сладком соусе. Традиционная приветливость – подкладывание в тарелку гостя лакомых кусочков, знаменитый ганбей (тост до дна) с обязательным церемонным чоканием бокалами – края бокала гостя, как уважаемого человека, обязательно должны возвышаться над другими. Мелочь, а приятно. Фэй Хуа отказалась, а Женька опрокинул кубышку крепкой гаоляновой водки и через минуту и без того приятная пасторальная картины, стала просто сказочной. Он посматривал на Фэй Хуа, и страстной смертной истомой заходилось в желании его сердце.

Рядом панорама теплиц, но уже не с привычными овощами и зеленью, а с какими-то деревьями. Оказалось персиками. В теплицах они созревают рано, в одно время с абрикосами, доставляя удовольствие местным гурманам. Некоторое время спустя мослатый, испепеленный солнцем, в одних черных штанах до колен китаец принес глубокую миску свежих абрикосов, с почтением улыбнулся. Для этого времени абрикосы большая редкость и в потоках благодарности Женька, кажется, даже переборщил.

Потом они с Фэй Хуа, взявшись за руки, не спеша возвращаются на берег, где их ждет нагретый маленький домик. Вишневая ягодка солнца медленно опускается лазоревую морскую дымку, едва слышно, точно взмахи птичьих крыльев, вращаются допасти ветряков, мимо Великой стены уже прошла конница и пехота грозного императора. Вдоль по берегу сквозит голубоватый дымок, смешиваясь с запахом воды и каких-то жарений. Море едва колышется, шумит прибой. Яблоневые окрестности тонут в синих прозрачных сумерках. Где-то там, на плато сортируют в своей памяти голоса ушедших и живых поколений каменные плиты древней хижины.